Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - [144]

Глядя на пирующих вместе образованных, большею частью, любезных людей, кто подумал бы, что в душе многих из них таились мелкие страстишки и ненависть к тому, у кого они пировали? Только «приличия были спасены», — если позволят употребить здесь выразительный французский идиотизм.

Весною того же года Пушкин спешил отправиться в Петербург и мы были приглашены проводить его. Местом общего сборища для проводин была назначена дача С. А. Соболевского, близ Петровского дворца. Тогда ещё не существовало нынешнее Петровское, то есть множества дач, окружающих Петровский парк, также не существовавший: всё это миловидное предместье Москвы явилось по мановению императора Николая, около 1835 года. До тех пор, вокруг исторического Петровского дворца, где несколько дней укрывался Наполеон от московского пожара в 1812 году, было несколько старинных, очень незатейливых дач, стоявших отдельно одна от другой, а всё остальное пространство, почти вплоть до заставы, было изрыто, заброшено или покрыто огородами, и даже полями с хлебом.

В эту-то пустыню, на дачу Соболевского, около вечера, стали собираться знакомые и близкие Пушкина. Мы увидели там Мицкевича, который с комическою досадою рассказывал, что вместе с одним товарищем он забрался в Петровское с полудня, надеясь осмотреть на досуге достопамятный дворец и потом найти какой-нибудь приют, или хоть трактир, где пообедать. Но дворец, тогда только снаружи покрашенный,[456] внутри представлял опустошение; что же касается до утоления голода, который, наконец, стал напоминать Мицкевичу об обеде, то в Петровском не оказалось никаких пособий для этого: в пустынных дачах жили только сторожа, а трактира вблизи не было. В таком отчаянном положении Мицкевич увидел какого-то жалкого разносчика с колбасами, но когда поел колбасы, то весь остальной день мучила его жажда, хотя желудок был пуст. Он так уморительно рассказывал все эти приключения, что слушавшие его не могли не хохотать; а гостеприимный хозяин дачи спешил восстановить упадшие силы знаменитого литвина. Постепенно собралось много знакомых Пушкина, и уже был поздний вечер, а он не являлся. Наконец, приехал Александр Михайлович Муханов — против которого написал свою первую критическую статью Пушкин, вступившийся за m-me Staël — и объявил, что он был вместе с Пушкиным на гулянье в Марьиной роще (в этот день пришёлся семик), и что поэт скоро приедет. Уже поданы были свечи, когда он явился, рассеянный, невесёлый, говорил не улыбаясь (что всегда показывало у него дурное расположение) и тотчас после ужина заторопился ехать. Коляска его была подана, и он, почти не сказавши никому ласкового слова, укатил в темноте ночи. Помню, что это произвело на всех неприятное впечатление. Некоторые объясняли дурное расположение Пушкина, рассказывая о неприятностях его по случаю дуэли, окончившейся не к славе поэта. В толстом панегирике своём Пушкину г. Анненков умалчивает о подобных подробностях жизни его, заботясь только выставить поэта мудрым, непогрешительным, чуть не праведником.

Из всего рассказанного здесь мною видно, однакож, что Пушкин действовал в отношении к моему брату неприязненно и, вольно или невольно, повредил ему во многом. Конечно, в его воле было затеять свой журнал; но уже одно то, что он не присоединился к «Телеграфу», вдруг переменил свой образ мыслей о нём и стал постоянно отзываться как о ловком шарлатанстве, это уже не могло не повредить Н. А. Полевому и усилило неприязненные действия его противников. Если в письмах своих он не совестился говорить, что в «Телеграфе» существенная часть были моды, то можно представить себе, как отзывался он об этом журнале и его издателе в разговорах своих с теми людьми, которые, и через много лет после смерти Н. А. Полевого, не могут простить ему успехов его и не отдают ему справедливости? Несомненно, что не лучше отзывался о нём Пушкин и в разговорах с посторонними людьми; а его слово могло сильно действовать на общее мнение. Чем же оправдать такую неприязненность, когда лучшие люди своего времени — князь Вяземский, Мицкевич, Баратынский и много других, которых авторитета не отвергал Пушкин, были тесно соединены с Н. А. Полевым и уважали его журнал? Теперь никто не станет спорить, что Пушкин во всю жизнь свою был плохой судья в литературе, даже когда бывал искренен; но тут едва ли можно признать в нём даже искренность. Я старался объяснить внезапную перемену его в отношении к моему брату; но раз вступив на ложный путь, он невольно увлекался дальше и дальше, так что, наконец, не стыдился входить в сношения с неблагопристойным, продажным писакой Александром Анфимовичем Орловым, и уськал его против Полевого! Об этом я скажу впоследствии.

Теперь остановимся на том, что приезд в Москву и житьё там Пушкина были для моего брата только поводом к разным неприятностям в литературных его отношениях. Против него явились: новый неприязненный журнал, под покровительством Пушкина, и авторитет великого поэта, сильно действовавший на публику, которая, разумеется, не знала причин этого явления, и многие, конечно, присоединились к блестящему авторитету. Словом, Пушкин сделался неприятелем «Московского Телеграфа», следственно и издателя его; а он, при своих средствах, мог нанести ему существенный вред, хотя бы даже не имел того в виду […]