Пушкин, потомок Рюрика - [138]

…Мы прощаемся. Благодарю за радушный прием супругов фон Ринтелен. Александр (он блестяще владеет русским!) дарит мне календарь с видами Висбадена и свою книгу, посвященную истории семьи Пушкиных-Нассауских-Романовых. На обложке — портреты красавицы-графини и ее принца. Они неразлучны, как и прежде: в любви, в судьбе, в памяти далеких потомков.

…Для полного счастья и душевного спокойствия поэту не хватало, пожалуй, одного — он никогда не бывал за границей. Как обогатилась бы русская культура, да и немецкая тоже, если бы Пушкину дарована была милость увидеть чужие, неведомые ему края! Но каким непостижимым образом осуществилась его мечта!

Создатель знаменитого портрета поэта Орест Кипренский хотел представить свое творение в галереях самых известных европейских городов. Но передвижная выставка, им задуманная, так и не состоялась. А пушкинское посвящение художнику стало хрестоматийно известным.

Не перечесть ныне всех городов не только в Европе, но и в мире, где ныне «известен вид» поэта. Но изо всех немецких городов Пушкиным упомянут лишь Дрезден. Список можно продолжить: это Веймар и Дюссельдорф, где воздвигнуты памятники поэту, это Бонн, где живет блестящий переводчик и создатель немецкого пушкинского общества доктор Рольф-Дитрих Кайль, и, конечно же, Дрезден и Берлин.

И все же, самый пушкинский город в Германии — Висбаден. Вот уже третье столетие соединен он с русским гением кровными узами родства. Немецкий город земли Гессен с «пушкинской кровью».

«Да здравием цветет его семья»

Благодарю Вас за воспоминанья…

А. С. Пушкин

«Я чрезвычайно дорожу именем моих предков, этим единственным наследством, доставшимся мне от них», — не единожды признавался поэт. И столь же незапятнанное и славное имя надеялся передать потомкам.

В последние годы жизни Александр Сергеевич, по свидетельству друзей, постоянно обращался к Евангелию, одной из любимейших своих книг. Перечитывая строки божественного писания, он вряд ли мог не заметить откровений святого Иоанна: «Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его, чтобы иметь им право на древо жизни…»

Пушкин принадлежал к тем немногим Избранным. Его хранила сень старинного фамильного древа, питала его гений.

Да и сам поэт всегда «со вниманием вслушивался в генеалогические исследования…». Ему не довелось видеть собственного, столь могучего и разветвленного древа родословия, где со всей полнотой были бы представлены родственные связи и свойственные отношения. Но свою сопричастность с отечественной историей и древним родом Пушкин ощущал остро, оттого-то и мыслил «показать историю домашним образом».

«Но что, в сущности, давала душе Пушкина эта любовь к предкам? — вопрошал Иван Сергеевич Аксаков. — Давала и питала лишь живое, здоровое историческое чувство. Ему было приятно иметь через них, так сказать, реальную связь с родною историею, состоять как бы в историческом свойстве и с Александром Невским, и с Иоаннами, и с Годуновым. Русская летопись уже не представлялась ему чем-то отрешенным, мертвою хартией, но как бы и семейною хроникой…»

Пушкинское родословие неотделимо от судеб России. И для поэта понятия «честь отечества» и «семейная честь» были равнозначными. «Никто не вздумал заступиться за честь своего отечества», — горестно заметил Пушкин в одной из своих последних статей.

Дуэль с Дантесом — это поединок за доброе имя и усопших прадедов поэта, и будущих правнуков. Не дай Бог «заслужить бесчестье в род и род!».

«…Имя твое сделалось народною собственностью», — будто бы предрек Вяземский другу-поэту еще в 1825 году. Но была и оборотная сторона славы. В чем только не упрекали Пушкина бойкие газетные писаки: то в аристократизме, то, напротив, в низменном происхождении — и прадед-то его был куплен пьяным шкипером за бутылку рома, и мать-де мулатка, а он сам всего-навсего — мещанин во дворянстве.

Александр Сергеевич гордился равно и своим многовековым дворянством, и родословной матери, внучки царского арапа. И эту фамильную гордость он ставил порой превыше литературных заслуг. Удивительно откровение поэта: «…предпочитать свою собственную славу славе целого своего рода была бы слабость неизвинительная». Дорогое признание…

В пушкинском наследии есть еще одна строка, неприметная на первый взгляд, но полная глубочайшего смысла. «…Их потомство пресмыкалось в неизвестности», — записал Пушкин о родственниках Жанны Д’Арк в роковом для него январе 1837-го. Страшные по своей точности и силе слова: «в неизвестности» потомство не жило, не существовало, а «пресмыкалось». Но когда внук «с трудом может назвать и своего деда» — такая беспамятность тоже страшна.

«…Не смею заглядывать в будущее», — обронил как-то в одном из писем поэт. И все же Будущее, незнаемое и туманное, являлось ему и приоткрывало свои сокровенные тайны. Отсюда и пушкинские пророчества: сбывшиеся и сбывающиеся.

Непостижимо, но двадцатилетний Пушкин, еще и не помышлявший о женитьбе, выводит на чистом листе необычные строки:

Но если обо мне потомок поздний мой

Узнав, придет искать в стране сей отдаленной

Близ праха славного мой след уединенный —

Брегов забвения оставя хладну сень,