Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии - [76]
Пушкинская статья — не просто биография в привычном понимании этого жанра еще и потому, что поэт стремился предельно актуализировать те моменты мировоззрения Радищева, которые оставались злободневными к середине 30-х годов XIX века.
Созданию статьи предшествовала работа Пушкина над циклом публицистических заметок, получившим в академическом собрании редакторское название «‹Путешествие из Москвы в Петербург›» (1833–1835), в котором Пушкин по-новому прочитывает главы радищевского «Путешествия…». Однако личности Радищева уделено в пушкинском цикле не слишком много места, акцент сделан на творчестве «первого революционера». Жизни его посвящена статья «Александр Радищев», и если книга Радищева не вызывает сочувствия у Пушкина, то внешне негативные его отзывы о самом писателе явно содержат нотки восхищения:
Мелкий чиновник, человек безо всякой власти, безо всякой опоры, дерзает вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия, противу Екатерины! И заметьте: заговорщик надеется на соединенные силы своих товарищей; член тайного общества, в случае неудачи, или готовится изветом заслужить себе помилование, или, смотря на многочисленность своих соумышленников, полагается на безнаказанность. Но Радищев один. У него нет ни товарищей, ни соумышленников. В случае неуспеха — а какого успеха может он ожидать? — он один отвечает за всё, он один представляется жертвой закона. Мы никогда не почитали Радищева великим человеком. Поступок его всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а Путешествие в Москву весьма посредственною книгою; но со всем тем не можем в нем не признать преступника с духом необыкновенным; политического фанатика, заблуждающегося, конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарскою совестливостию (XII, 32–33).
Так же как в образах «бескорыстных тираноубийц» из стихотворения «Кинжал», Пушкин подчеркивает в образе Радищева его «самоотвержение» и «совестливость».
Такой «отрицательный» отзыв любопытен еще и тем, что этот отрывок (процитированный выше) явно или неявно проецируется на судьбу самого Пушкина: то, что пушкинская статья о Радищеве, при всем ее негативном характере, содержит автобиографические реминисценции, давно отмечено исследователями.
Первым обратил на это внимание В. П. Семенников в своей известной работе «Радищев и Пушкин»:
Любопытно отметить, что в словах об отсутствии у Радищева даже «тени народности» Пушкин буквально повторяет ту мысль, которую незадолго до того высказал «Московский телеграф» Н. А. Полевого по поводу «Руслана и Людмилы» Пушкина. Здесь, в рецензии на «Бориса Годунова», говорится: «В „Руслане и Людмиле“ нет и тени народности»[535].
Семенникову принадлежит и другое важное наблюдение об имеющейся параллели между фактами биографии Радищева в изложении Пушкина и судьбой поэта:
Когда-то его ‹Пушкина› самого упрекали в том, в чем позднее он обвинил Радищева. Так, в 1817 г. друг Пушкина А. И. Тургенев, сообщая Жуковскому, что он ежедневно бранит Пушкина за леность и нерадение о собственном его образовании, писал и вот что: «…к этому присоединились и вкус к площадному волокитству, и вольнодумство, также площадное 18-го столетия»[536].
Число таких наблюдений умножил Б. П. Городецкий[537]; обобщая их, В. Э. Вацуро писал:
И у Пушкина начинают возникать аналогии неожиданные и опасные. Судьба Радищева напоминала кое в чем его собственную. Император Павел, возвратив Радищева из ссылки, взял с него слово «не писать ничего противного духу правительства. Радищев сдержал свое слово». Это о себе в 1826 году; требование Николая повторено почти дословно. А еще раньше — о Карамзине, на которого наложена обязанность к всевозможной скромности и умеренности[538].
Автобиографический характер, как уже указывалось в главе, посвященной посланию В. Л. Давыдову, имеет и такое пушкинское положение в статье о Радищеве:
Радищев хотя и вооружается противу материализма, но в нем все еще виден ученик Гельвеция. Он охотнее излагает, нежели опровергает доводы чистого афеизма (XII, 35).
Выражение «чистый афеизм» встречается у Пушкина еще лишь однажды, в письме из Одессы П. А. Вяземскому (1824):
Ты хочешь знать, что я делаю — пишу пестрые строфы романтической поэмы — и беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил (XIII, 92).
Выражению «чистый афеизм» суждено было сыграть зловещую роль в пушкинской судьбе: после перлюстрации письма оно, видимо, и стало формальной причиной высылки Пушкина из Одессы[539].
Итак, статья Пушкина — очень пристрастный документ, отражающий размышления поэта как о собственной судьбе, так и об актуальных вопросах своего времени.
Образ Радищева и радищевская тема присутствуют в творчестве Пушкина начиная с лицейских времен. Сочувственный интерес к «первому революционеру» особенно заметен в тот период, когда Пушкин писал оду «Вольность» (1817), и, безусловно, во время южной ссылки, в период общения Пушкина с кишиневскими декабристами, из которых поэт-декабрист В. Ф. Раевский, совмещавший антикрепостнический пафос с антидворянским, в особенности был близок Радищеву
