Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка - [79]

Будучи во многом учеником европейского Просвещения, Пушкин осознанно, но и культурно-интуитивно, через «дух времени», осваивает характерное для этой эпохи открытия прошедшего времени не как некоего однородного единства, но как времени «слоистого», разделенного на этапы, периоды; причем эти разные «слои» времени могут не быть однаковы важны по своему влиянию на развитие общества, на дальнейшие времена, на будущее культуры.

В отличие от периода Возрождения, которое осознавало, к примеру, время античности как некий утраченный сегмент прошедшей жизни (культуры), в котором временные аспекты являлись частью, элементами всей конструкции, то эпоха Просвещения формирует представление об историческом времени, отмечая в нем точки чрезвычайной значимости и содержания, к которым необходимо постоянно апеллировать, поскольку в ответе на эти вопросы кроется разгадка процессов н а с т о я щ е г о времени.

А. В. Михайлов, на которого мы ссылались чуть выше, часто сопоставлял явление Пушкина в русской культуре с явлением Гете в немецкой, справедливо отмечая «исключительность» того и другого как для своих национальных литератур, так и для европейской культуры. Эти его идеи разделяли С. Г. Бочаров и С. С. Аверинцев, они связаны также с основными концепциями М. М. Бахтина о хронотопе и этапах его становления в европейской культуре. В этой связи обратимся к характеристике понимания исторического времени у Гете, какую мы обнаруживаем у М. Бахтина.

Он писал: «…Очень важная черта гетевского видения исторического времени — само прошлое должно быть творческим, должно быть действенным в настоящем (хотя бы и в отрицательном, в нежелательном для него направлении). Такое творчески-действенное прошлое, определяющее настоящее, вместе с этим настоящим дает известное направление и будущему, в известной степени предрешает будущее. Этим достигается полнота времени, притом наглядная, видимая полнота» [3, 214].

Это очень точная характеристика как исторического взгляда Гете на суть происходящих событий, так и отраженным светом предстает в его произведениях (в его хронотопе). С Гете определиться в этом отношении достаточно легко, так как он оставил немалое количество размышлений о сути своего творческого метода, особенно в «Поэзии и правде», немало также мы можем узнать из записей Эккермана.

Но эта же характеристика во многом применима к пониманию пушкинских взглядов на историческое время в своем прямом виде — в рассуждениях о российской истории, о конкретных исторических событиях и исторических деятелях, но и при анализе хронотопных аспектов его творческого метода. «Полнота времени», присущая Гете, как об этом написал М. М. Бахтин, в полном объеме свойственна и хронотопу русского поэта.

Сложно обозначить одним каким-либо термином ту характеристику его мира, в котором главным и самым существенным свойством выступает непревзойденная полнота и целостность воспроизводимой им жизни. Еще более затруднительна для исследователя его уникальная способность видеть историю через показ самых мелких движений человеческой души, через все поведение персонажа, обнаруживать «дух времени» в свойствах характера человека; поражает его умение видеть и передавать некие общенациональные, общечеловеческие, общекультурные черты его героев, ничего, при этом, не теряя в конкретной предметности изображенных явлениях частной и исторической действительности.

Но Пушкин также совершает процесс внедрения в сознание русской культуры представления о времени как о постоянно длящемся процессе, бесконечном явлении, что до него не было простой очевидностью. Только на этой базе стал возможен Толстой, который получил именно что из рук Пушкина представление и понимание о том, что время для русской культуры и для русской литературы — есть. Это звучит несколько парадоксально, но это совершенно очевидно; для того, чтобы понять, что время может закончиться (как в известной степени оно закончилось в «Тихом Доне» Шолохова, и это одна из главных ценностей этого великого романа, так как отсутствие временной перспективы в финале эпоса говорит именно о том, что прежнее время себя исчерпало, оно завершено, и это никак не могли понять советские критики, которые требовали продолжения романа, завершения «социальных позитивных процессов», а те уже были закончены), нужно понять его бесконечную природу, чтобы работать с ним, как с определенного рода материалом.

В меньшей степени этот временной фактор проявлен у Достоевского, но у Пушкина определенно нет окончательного завершения, точки — как для его героев, включая лирического, так и для самой жизни; у него все финалы открыты и ждут своего подхватывания в будущей истории русской культуры.

Пушкин должен был решать двойную задачу воспроизведения хронотопа: по существу его создать в его русском варианте и показать его возможности. Но по сути задача была одна — и самая важная, это, собственно, определение основных параметров национального хронотопа. Дело в том, что до Пушкина сам по себе русский хронотоп и не был сформирован. Он был представлен в отдельных своих проявлениях, от летописей до архаических явлений литературы XVI–XVIII веков, но не более того. К примеру, сама постановка вопроса о хронотопе применительно к творчеству Сумарокова или Хераскова может вызвать только недоумение. В лучшем случае можно говорить и формировании предварительных особенностей национального хронотопа, но никак об устоявшихся его признаках, выделении ведущих черт и т. д.