Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка - [78]

Пушкин воссоздает разного рода времена в своем творчестве: «семейное, идиллическое» время, «военное», «мистерийное», «сакральное», время «золотого века», «утопическое» и т. д. Одновременно данные ценностные характеристики воспроизведенного времени накладываются (художественно совмещаются) с пространством, в котором оно «становится», «начинает быть», с «топосами».

Аксиология «топосов» также имеет достаточно устойчивые характеристики у поэта — «дом», очаг, родная сторона, «большая» родина в устойчивых пространственных характеристиках — «море», «усадьба», «дорога», «тропа», многообразные природные знаки «родной стороны». Разумеется это всего лишь краткое перечисление «топосов», в которое не попадает весь Петербург, не попадает Москва, не указано все богатство пространственных характеристик «Евгения Онегина», «Медного всадника», «Капитанской дочки», пространство «Полтавы», «Графа Нулина», интимное пространство самого поэта — Михайловское, Тригорское, Болдино, наконец, его кабинет, «семейный очаг» и т. д. и т. п. Невозможно перечислить в с ё топологическое разнообразие пушкинского мира, стоит просто заметить, что оно адекватно охваченному поэтом своему жизненному пространству и — главное — в его эстетике получившему окончательное художественное оформление в виде «русской картины мира». Каждая из национальных литератур вырабатывает свой набор устойчивых хронотопов, пространственно-временных образов своей культуры, но ни одна из них, как русская, не обязана так много о д н о м у писателя, имя которого Пушкин.

Мимоходом хочется произвести одно замечание: автор книги использует в данной главе теоретические наблюдения и выводы, сделанные во время работы над темой «Хронотоп „Тихого Дона“. Размышляя над хронотопом Пушкина, становится понятным, что в определенном отношении существует универсальный хронотоп национальной литературы, в рамки которого помещаются не только Пушкин с Шолоховым, но и такие, казалось бы, далеко разведенные по разным частям отечественной словесности, фигуры, как Достоевский и Лесков, Гоголь и Блок, Герцен и Леонов (примеры можно множить и множить). В этом хронотопе едины не столько внешние, формальные стороны миметического воспроизведения действительности (как раз они крайне отличны у вышеуказанных писателей), сколько явно просматривается единство смыслового пространства и духовного содержания времени, передаваемых ими в своих произведениях.

Организация и передача физических характеристик реальности в форме и виде пространства и времени в русской традиции тесно увязаны со смыслом и идеями того, во имя чего эти объективные свойства бытия воссозданы. А если помнить о том, что время и пространство сопряжены и с такими характеристиками хронотопа, как передача субъективных и объективных аспектов действительности, то это хронотопное единство русской литературы становится еще более понятным и объяснимым.

* * *

Пространство и время у Пушкина обладают своей уникальной неповторимостью. Пушкин преодолевает проклятие русской истории — размыкает ее пространство и дает его через время, дает ему смысл [4]. Время-пространство у писателя соединены в сложной картине. С одной стороны, он нам дает время практически мифологическое — воссоздает бытие как таковое (сказки, романтические поэмы, вроде „Руслана и Людмилы“, „Кавказского пленника“), с другой, делает упор на состоявшемся историческом времени („Капитанская дочка“, История Петра», «История пугачевского бунта», «Борис Годунов», почти все «Маленькие трагедии»); Пушкин фиксирует прошедшее время, выбирая для этого те или иные жанры и стилистические формы, но происходит удивительное — он фиксирует ушедшее время как состоявшееся, б ы в ш е е.

По сути это признак эпопейности, который мы впоследствии обнаружим у Толстого в своей абсолютной национальной проявленнности. У великого нашего эпика всякого рода история всегда получает свое завершение — от «Детства», «Отрочества», «Юности», «Севастопольских рассказов» до «Войны и мира», «Анны Карениной», «Хаджи-Мурата» и так далее; все получает свое завершение, окончание, финал. То есть в идеале (художественном, понятно) — хронотоп Толстого завершается исчерпанностью рассказа.

Точно также точкой, завершением истории со всех точек зрения заканчивается «Илиада», «Одиссея»; весь древний эпос обращается со временем как с материалом, из которого можно выстроить конечную и закрытую от внешних воздействий модель. Для эпического писателя время его истории закончилось, будущего времени нет, и необходимо подробно и внятно описать то, что произошло.

Этот период темпоральной саморефлексии всегда необходим для фиксации народом уже освоенных ценностей, определившихся представлений о бытии, — это подтверждение национальной культурой своей власти над прошлым. Совсем не то у Пушкина. Даже не беря во внимание всю его лирику, которая, кстати, почти вся отталкивается от какого-то момента, бывшего в прошлом («Я помню чудное мгновенье…», «Я вас любил…» и т. п.), в целом его хронотоп — это работа по освоению постоянно текущего, изменяющегося времени, представленного именно сейчас, в данный момент. Время воспринимается в движении, и все финалы у Пушкина открыты, они все имеют перспективу развития. Во многом поэтому так остро современно он воспринимается читательским сознанием во всякую историческую эпоху.