Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка - [75]

2. П. Палиевский справедливо указывает и на английскую традицию, которую осваивал Пушкин, что абсолютно верно, имея в виду постоянные отсылки Пушкина к фигуре Шекспира. Собственно, его объяснения по поводу трагедии «Борис Годунов» напрямую связаны с именем гения английской литературы. Современный исследователь пишет об этом так: «Третья стихия — английская. Она наименее распространена в тогдашней России, не имеет в литературе именитых сторонников, кажется, и вообще никаких… Пушкин, как это ни странно, вероятно, единственный ее проводник и насадитель; но, конечно, не пропагандист» [14, 65]. Надо, правда, заметить, что одним из главных приверженцев английской культуры и литературы в частности, был близкий друг поэта П. Я. Чаадаев, автор знаменитых «Философических писем», блестяще владевший не только французским, но и английским языком. Именно он давал Пушкину многие книги этой литературы, и через него поэт знакомился с творчеством ряда английских авторов. Этот аспект дополнительным образом освещает контекст диалога Пушкина и Чаадаева.

3. См. об этом нашу работу: «Понять Россию. Книга о свойствах русского ума: доказательство от литературы» (Санкт-Петербург, «Алетейя». 2016).

4. Нельзя не сказать, что в это время уже начинает развиваться философская линия любомудров или славянофилов в лице братьев Киреевских, А. Хомякова, Аксаковых. К ней Пушкин также приглядывавался и даже написал отклик на литературную деятельность одного из них (И. Киреевского).

5. Кузнецов П. Метафизический нарцисс и русское молчание (П. Я. Чаадаев и невозможность философии в России) // Павел Кузнецов. Русское молчание. Изба и камень. Санкт-Петербург, 2017.

6. Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избранные письма: В двух томах. Т. 2. М., 1991.

7. Надо отметить, что Чаадаев обладал серьезным воздействием на Пушкина. Вот что по этому поводу говорил один из их современников: «Чаадаев, воспитанный превосходно, не по одному французскому манеру, но и по-английски… знал четыре языка. Влияние его на Пушкина было изумительно. Он заставлял его мыслить. Французское воспитание нашло противодействие в Чаадаеве, который уже знал Лока и легкомыслие заменял исследованием. Чаадаев был тогда умен; он думал о том, о чем никогда не думал Пушкин… Чаадаев был критик тогда. Взгляд его на жизнь был серьезен. Он поворотил его на мысль. Пушкин считал себя обязанным и покидал свои дурачества в доме Чаадаева… Он беседовал с ним серьезно» [Цит. по: 15, 101–102]. Понятно, что к этому суждению их общего знакомца Я. Сабурова надо отнестись с известного рода скепсисом (Чаадаев заставлял Пушкина «мыслить»), но, вероятно, Пушкин находил в Чаадаеве равноценного себе собеседника.

8. Автору представляется, что тот перечень вопросов формирования новой языковой картины мира, совершенствования русского литературного языка, перемены в самом миросозерцании русской культуры и русского человека (говоря сокращенно и прямо — появление гносеологии и аксиологии нового качества и их практическое воплощение в художественных и других текстах Пушкина — исторических прежде всего), о чем шла речь ранее в этой главе, — никак нельзя упускать из виду, рассматривая основные вопросы диалога поэта и «сумасшедшего» философа.

9. Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избранные письма: В двух томах. Т. 1. М., 1991.

10. Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В десяти томах. Т. Х. М., 1966.

11. Представляется, что и психологический момент со стороны Пушкина был весьма силен. Ведь это письмо пишет зрелый, в полном расцвете сил поэт, уже создавший целый ряд произведений европейского уровня и значения. Пушкин отчетливо представляет свое место в истории русской литературы, поэтому его несколько могла задевать эта определенная «недооцененность» Чаадаевым его собственного — пушкинского — явления (тот пишет — «пустыня»). Но это классическая ситуация для России — собственные гении или преуменьшаются в значении нами самими, или же отыскиваются их недостатки перед лицом «совершенного и возвышенного» Запада.

12. Мандельштам О. Э. Собр. соч.: В четырех томах. Под ред. Проф. Г. П. Струве и Б. А. Филиппова. Том 2. М., 1991.

13. Ильин И. Приложение к книге «Европа и душа Востока» // Шубарт Вальтер. Европа и душа Востока. Перевод с нем. М., 1997.

14. Палиевский П. В. Развитие русской литературы XIX — начала XX века. Панорама. Санкт-Петербург, 2016.

15. Вересаев В. В. Собр. соч.: В четырех томах. Т. 2. «Пушкин в жизни». М., 1990.

Хронотоп пушкинской картины мира: теоретические аспекты

Термин хронотоп является одним из распространенных теоретических понятий, описывающим сложные отношения между пространственными и временными характеристиками художественного текста. Во многом авторство и разработка данного понятия в отечественном литературоведении связаны с именем и трудами М. М. Бахтина. Данные (пространственно-временные) характеристики художественного образа выступают в неразрывном единстве. Вместе с тем, литература, относясь к временным видам искусства и опосредованно воссоздавая пространственные координаты действительности, исторически — от мифологических текстов к постмодернизму, меняла удельный вес и способы взаимодействия временных и пространственных сущностей.