Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка - [108]

Пушкина интересовал этот отрезок русской истории, и он отмечал спасительную для Европы роль России, отгородившую европейский континент от нашествия азиатских орд. Но особо он подчеркивал богатство, в том числе и языковое, древнерусских летописей, восхищался красотами «Слова о полку Игореве». Он знал, ч т о он продолжает.

Орда, повторим, никак не влияла на культурное развитие Древней Руси в глубинном смысле. В ту эпоху концентрация духовных усилий происходила в основном в двух местах — в монастырях и при княжеских дворах. В основном, конечно, в монастырских центрах. Одно это обстоятельство говорит об ограниченности непосредственного культурного влияния на значительную массу населения. Нельзя, конечно, говорить о какой-то повсеместной неграмотности древнерусского населения, найденные берестяные грамоты свидетельствуют, что грамотность была распространена и на среднем уровне этого общества (городского прежде всего). Переписка между купцами, ремесленниками, внутри семейства (в случае отъезда кого-либо на время), говорит о том, что это было по-своему просвещенное общество.

Но развитая культура, связанная с выдающимися художественными достижениями и прежде всего в слове — аккумулировалась в монастырях, у монахов-переписчиков, образованного клира. Доступ к письменным источникам имело считанное количество людей, тексты тиражировались (переписывались) в ограниченном количестве, привезенные рукописные книги из Европы и Византии были крайне редки и составляли громадную ценность (где ты библиотека Ивана Грозного?). Таким образом то, что можно было назвать художественными или историческим текстами (летописи), — не имело массового распространения. Обнаруженные только лишь в XVIII и XIX веках в летописях величайшие образцы древнерусской художественности и философичности, были неизвестны в свое время абсолютному большинству русских людей [8].

Конечно, творческая сила русского народа во многом ушла в фольклор, в замечательное многообразие жанров, стилей, разнообразных способов образного и интеллектуального в определенном отношении отражения и объяснения действительности. Сошлемся на фундаментальные в этом плане труды А. Веселовского, А. Потебни, на труд В. И. Даля по создание «Словаря Живаго великорусского языка», ряда других ученых, и не будем останавливаться на этом подробнее.

Нельзя также не сказать, что наиболее концентрированным местом с точки зрения культуры в древней Руси был храм. Он, храм, воздействовал на древнего русского человека сразу с нескольких сторон. Во-первых, своей архитектурой и местоположением — на лучшем, самом высоком, центральном (во всех смыслах слова) расположении на конкретном участке земли. Во-вторых, своей изобразительной стороной — всей иконописью, представленной в храме. Мы теперь понимаем, что это один из самых главных вкладов русского народа в мировое искусство, а Андрей Рублев и Фео фан Грек — это русские Рафаэль и Джотто. И, наконец, влиял на основную массу людей православным религиозным обрядом и я з ы к о м богослужения. Этим языком был церковно-славянский. Безусловно, священник произносил проповеди после службы и на понятном для паствы языке, но основной корпус церковных служб в своем языковом аспекте был почти непонятен для большинства прихожан.

Этот язык изначально воспринимался как с а к р а л ь н ы й, и в его непонятности, «темности» была своя правда, так как слово Бога (для ментальности древнерусского человека) и не может быть понято до конца, освоено человеческим разумом в полном объеме. Ментальные последствия данного влияния церковно-славянского языка на образ мысли тогдашнего русского человека были громадными.

Интеллектуально-логическая, сомневающаяся и испытывающая саму себя мысль не была характерна для основной линии развития русского языка именно что в эпистемологическом отношении. (Нельзя не заметить, что первая собственно, интеллектуально-философская ламентация в русской культуре — признанная всеми, в том числе и Западе, и принадлежащая перу П. Чаадаева, была создана на французском языке. На этом же языке возражал ему А. С. Пушкин).

Конечно, византийские источники (через попадавших на Русь мудрецов, привозившие списки древнегреческих философов и писателей, живописцы, писцы, приглашение европейских мастеров-строителей, архитекторов — все это было), и вся хитроумность интеллектуальных, в том числе и религиозных построений, никуда не делась из Руси, но оседала она и концентрировалась опять-таки в ограниченных центрах культуры — при княжеском престоле и в монастырях.

Общенародный язык почти не соприкасался с высоким языком древнерусской книжности. Он содержал в себе собственные, автохтонные черты описания и отношения к действительности, сохранившиеся вплоть до периода развитой литературы, созданной на этом языке. В модели низового русского языка на первый план выходит эмотивность, фиксация отношений; это язык, в котором отсутствие определенности и связной логики компенсируется интенсивным переживанием бытия как такового, взятого прежде всего в чувствах и эмоциях. Как подчеркивают исследователи русского религиозного типа сознания (С. С. Хоружий), данная эмотивная сторона стала неотъемлемой частью также и русского способа верования.