Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка - [101]

Конечно, в т а к о м отношении к Пушкину исчезает и сама возможность критического взгляда на пушкинское наследие. Конечно, Пушкин отнюдь не избегал и язвительности и проявления достаточно резкого отношения к персонажам своих эпиграмм и ряда сатирических стихов. А говоря о чертах его характера, особенно в молодости, то резкость, умение подмечать смешное, несуразное в поведении человека и прямо в глаза ему это высказать, не взирая на определенного рода светские правила и приличия, — это подтверждается многочисленными свидетельствами мемуаристов.

Это замечание Розанова («язвительность») стоит понимать как отсутствие, говоря по-иному, искаженности в восприятии мира в его художественной модели действительности, в мимесисе Пушкина. Это на самом деле так. Реальному скепсису, отчаянию, окончательному разочарованию, нигилизму нечего делать в его мире. Характеристика отдельных его героев тут совершенно не при чем, если читатель вспомнит об этом. Это «верная» черта отображения жизни, не более того, но он сам, как творец, как а в т о р им созданного мира позитивно-устойчив во всех своих основных проявлениях и принципиальных особенностях.

Приведем еще некоторые суждения представителей русской религиозно-философской школы, оттеняя высказывания Ильина, Соловьева и Розанова, чтобы понять, насколько глубоко и адекватно воспринимался Пушкин, его творчество в конце XIX — начале XX веков.

Вот выдержки из статьи Дм. Мережковского «Пушкин», на которую мы ссылась в других разделах книги:

— «Куда он шел, открывается высшая ступень просветления…» [7, 95].

— «Пушкин — не Байрон, которому достаточно 25 лет, чтобы прожить человеческую жизнь и дойти до пределов бытия. Пушкин — Гете, спокойно и величественно развивающийся, медленно зреющий: Гете, который умер бы в 37 лет, оставив миру „Вертера“ и несвязные отрывки первой части „Фауста“…»[7, 96].

— «Смерть Пушкина — не простая случайность… (это) не что иное, как в усиленном виде драма всей его жизни: борьба гения с варварским отечеством» [7, 96].

— «Пушкина Россия сделала величайшим из русских людей, но не вынесла на мировую высоту, не отвоевала ему места рядом с Гете, Шекспиром, Данте, Гомером — места, на которое он имеет право по внутреннему значению своей поэзии. Может быть во всей русской истории нет более горестной и знаменательной трагедии, чем жизнь и смерть Пушкина» [7, 97].

— «Народ и гений так связаны, что из одного и того же свойства народа проистекает и слабость, и сила производимого им гения» [7, 101].

Мы привели эти высказывания знаменитого писателя и философа, чтобы продемонстрировать известную матричность подхода к творчеству Пушкина в русской философской мысли рубежа веков. Всегда представлены почти у всех мыслителей, как и у Мережковского, темы художественного совершенства Пушкина, анализ и сравнение почти с одними и теми же авторами западной культуры — Байроном, Шекспиром, Данте, рассматривается значение поэта для истории и культуры России, понимание его «народности», наконец, производится обязательное установление особого рода связи между явлением Пушкина и исторической судьбой России. Однако есть еще один подход, который исследуется нами в отдельной главе книги («Раскаяние и покаяние в художественном мире Пушкина»). Коснулся этих вопросов и Д. С. Мережковский.

Аспекты религиозного сознания Пушкина серьезно волновали русских философов на рубеже веков (XIX и XX). Русская религиозная философия, почти вся, так или иначе занималась этим вопросом, искала ответы на нерешенные загадки пушкинского творчества. Работа Д. С. Мережковского, на которую мы ссылаемся («Пушкин»), была впервые опубликована в 1896 году.

В ней философ размышляет, как и В. Розанов, об особой природе пушкинского религиозного сознания. Оно, это сознание, слишком непохоже на привычные формы проявления религиозности в художественном творчестве и поэтому требует специального подхода, прежде всего теолого-философского. Но не только поэтому. Понимание религиозности Пушкина, которое для мыслителей этого направления (Мережковского, Розанова, о. Сергия Булгакова и др.) самоочевидно, связано с подходами к существу миросозерцания поэта, которое имеет явно выраженный национально-культурный оттенок и безусловно свидетельствует о специфике присутствия религиозного чувства в психологии и сознании русского человека.

Приведем еще раз в сокращенном, правда, виде ключевое суждение Д. Мережковского о своеобразии христианства не только Пушкина, но описывающего особенности русского образа верования. Он замечает, что «христианство» поэта «чуждо всякой теологии, всяких внешних форм; оно естественно и бессознательно…» Мережковский убежден в его истинно русском качестве: «Она (русская вера — Е. К.) учит людей великому спокойствию, смирению и простоте». В силу этого «природа Пушкина — русская, кроткая, „беспорывная“, по выражению Гоголя…» [7, 125].

* * *

Русская религиозно-философская мысль с самого начала своего онтологического определения, а это 90-е годы XIX столетия, исходила из того постулата, что творчество Пушкина есть в некотором отношении