Пурга в ночи - [24]

— У вас блестящая память, Василий Николаевич. Включите в список на получение продуктов со склада побольше людей.

— Но продуктов может не хватить до весны, и тогда…

— Будет голод, — докончил за него Бирич. — Но вам не стоит из-за этого волноваться, Василий Николаевич. Я всегда вам помогу, и вашей семье не придется бедствовать! — Бирич поднялся с кресла и взглянул на часы. — Поздненько мы с вами засиделись. Вот уже и полночь. Пора И на боковую. День-то трудный был.

Рыбин тяжело встал со стула. Он был словно в каком-то дурмане, и моментами ему казалось, что все происходящее — дурной сон или бред. Бирич у дверей наигранно спохватился:

— Ох, чуть не запамятовал. Тут я вашим ребятишкам кое-какие гостинцы приготовил. Прошу. — Он указал на довольно объемистый тюк у двери.

— Нет, нет, — отказывался Рыбин, но Бирич, не слушая, подал ему тюк.

— Прошу.

Тюк был тяжелый. Больше пуда, — машинально определил Рыбин.

— Да, и последняя просьбица, — открывая дверь, сказал Бирич. — Через денек-второй навестите меня, если что будет интересное. А понадобитесь, я вас через Еремеева позову. Ну, спокойной ночи.

Рыбин оказался в темноте. Взвалив на плечи тюк, он побрел, пошатываясь под ударами пурги. Груз прижимал его к земле.

…После расстрела колчаковцев члены ревкома пришли в правление уезда. Новомариинцы разошлись по домам, и даже в коридоре, где дни и ночи после переворота толпились люди, стояла непривычная тишина. Был там один Еремеев.

— Вот сегодня мы завершили переворот, — сказал Мандриков.

— Только здесь, в Ново-Мариинске, а весь уезд по-прежнему под властью колчаковцев — возразил Берзин. — Нам надо ехать в стойбища и поселки.

— Да, ты прав, — согласился Мандриков, и, может быть, только в этот момент он со всей ясностью понял, какое большое дело по воле партии они начали здесь, в далеком северном крае, и что еще большее им предстоит сделать. Хватит ли у них сил и выдержки? Должно хватить. Люди этого края ждут, как сегодня сказал Отты, новой жизни. Мандриков забыл об усталости.

— Весть о том, что в Ново-Мариинске наступила турваургин — новая жизнь, в тундру повезут охотники, каюры, а мы пойдем следом. Предлагаю на глазах населения сжечь все дела мирового судьи, ликвидировать все долги населения коммерсантам. Это будет началом.

— Вернуть беднякам незаконно взятые с них налоги, взятки, — внес свое предложение Куркутский, — и объяснить, что такова воля Ленина.

Волтер, услышав имя Ленина, улыбнулся:

— О! Ленин…

— Да, да, о Ленине надо рассказать всему люду, — загорелся Берзин. — Надо, чтобы все люди Севера знали правду об Октябрьской революции.

— Разрешите мне слово.

— В чем дело. Антон? — спросил Мандриков.

— В поселке пьянствуют шахтеры. Кабак Толстой Катьки не закрывается до утра. Привоз угля с копей прекратился.

Ревкомовцы виновато посмотрели друг на друга. Мохов прав: как-то о копях забыли.

Мандриков стукнул кулаком по столу:

— Нет этому оправдания. Завтра же, Булат и Мохов, на копи. Всем шахтерам работать по семь часов, а осужденным по двенадцать. Вы, товарищи, будете за этим следить. Осужденным никакой поблажки. Пусть Бирич, Перепечко попробуют жизни шахтерской…

— Кабак Толстой Катьки закрыть, — предложил Берзин.

— Совсем — нельзя, — покачал головой Клещин.

— Свободный человек не нуждается в дурмане! — воскликнул Берзин. — От подневольной, убогой жизни люди пьют…

— Ты прав, Август, но тут надо быть осторожным, — остановил его Мандриков: — Люди привыкли к водке…

— Прав ты, Михаил Сергеевич, — согласился Булат. — Если мы лишим шахтеров выпивки, то такой аврал поднимется, что и пурги не будет слышно.

— А где пурга? Пурги нет, — рассмеялся Мальсагов.

Все прислушались. За окнами было тихо.

Ревкомовцы разошлись, оставив в помещении одного Еремеева. Мандриков, Берзин и Клещин шагали домой. Пурга стихла. Очистилось небо, и с черной бездны удивленно мигали яркие звезды. Они словно впервые увидели Ново-Мариинск. Время от времени налетали порывы ветра, но они лишь поднимали с земли небольшие тучки снежной пыли. Пурга ушла в тундру.

Ревкомовцы с наслаждением дышали чистым морозным воздухом, Мандриков заметил, что Берзин не кашляет. «Может, полегчает ему здесь, — думал Мандриков. — Отступится болезнь от моего сердитого латыша». Михаил Сергеевич почувствовал такой прилив теплоты и дружеской нежности к Берзину, что не удержался и обнял его плечи. «Какие они у него тонкие, острые», — подумал он с болью, и еще дороге ему стал этот человек. Берзин понял Мандрикова и крепко пожал ему руку. Так они шли рядом. Клещин воскликнул:

— Баба-то моя нас дожидается!

Окно в хибарке Клещина желтым глазом смотрело в темноту. Мандриков вспомнил об Елене, подумал о ней и Берзин. Оба почувствовали холодок. Берзин убрал руку.

За столом при свете лампы сидели жена Клещина и Елена Дмитриевна. Бирич читала вслух какую-то книгу, а жена Клещина слушала, опустив голову.

Женщины вскочили на ноги. Клещина метнулась к печке и тотчас загремела заслонкой, а Елена осталась у стола. Приход Берзина и Клещина вместе с Мандриковым смутил ее. Она не знала, как себя держать. Михаил Сергеевич подошел к ней, взял за руки и благодарно прошептал: