Пульсирующий камень - [115]

Злость, охватившая было меня, быстро прошла. Загадку этих пятнадцати секунд и провал связи с кораблем НАСА рано или поздно раскроет. Точно так же, как найдет объяснение и глубокое ранение в горле астронавта. А может, и не будет никакого ответа, ведь полет прошел как нельзя успешно, и это было самое важное, человек мог теперь летать на Луну, высаживаться там, ходить по ней и возвращаться на Землю меньше чем за два часа. Теперь и в самом деле достаточно было лишь протянуть руку, чтобы покорить Луну.

Профессор Зейвольд принял меня или, скорее, вынужден был принять, как только вышел из аудитории. Еще звучали аплодисменты слушавших его лекцию, и он был немного возбужден.

— Всегда так бывает, — сказал он, словно извиняясь.

— Аплодисменты волнуют, профессор.

— Нет… волнует психиатрия, Купер, — поправил он меня и, взглянув на часы, добавил: — Боюсь, что у меня совсем немного времени для вас, дорогой друг.

— Постараюсь быть кратким, профессор. Я бы тоже хотел как можно быстрее разрешить волнующую меня проблему.

— Какой-нибудь больной? — спросил он.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет. Самый здоровый человек на свете, и это не просто красивая фраза. Действительно, самый здоровый человек на свете, стальные нервы, молниеносные рефлексы, и все прочее.

Он поморгал.

— Не понимаю вас, Купер… Здоровый… и даже психически?

— Конечно. Абсолютно здоровый.

Один из величайших психиатров мира снова недоуменно посмотрел на меня.

— А какое я могу иметь отношение к самому здоровому человеку на свете? Я врач. Работаю для того, чтобы люди были здоровы, но… я занимаюсь преимущественно больными.

И тогда я рассказал ему о Темпле. Он слушал меня, склонив голову, шевеля время от времени тонкими, изящными пальцами. Когда я закончил, он поднял на меня свои темные и пронзительно умные глаза.

— И вы хотите знать, — сказал он, — как это возможно, чтобы человек наших дней, никогда не бывавший в Греции, не читавший книг по истории, во всяком случае в недавнее время, и даже не знающий, как правильно произносить — Фермопилы или Фермбпилы… Вы хотели бы знать, каким образом такой человек может рассказывать историю похода Леонида и заявить, что сражался с персами?

— Да, именно это я и хотел бы знать. Но, — добавил я, — есть еще одно обстоятельство, о котором я не успел вам сообщить. Я был у профессора Шезингера, вы его знаете?

— Да, конечно, это историк.

— Так вот. Он подтвердил, что все рассказанное Темплем соответствует исторической правде. Единственное, чего не знал профессор, это обряд с лавровыми венками, которые помещали между рогов быка… Он говорит, что это очень интересная деталь.

Глаза Зейвольда блеснули.

— Это не первый подобный случай, о котором я слышу, — тихо проговорил он. — Знаете, я общался с тысячами больных и тысячами здоровых людей, но мне лично никогда не доводилось встречать что-либо подобное. Повторяю, я только слышал о таких вещах. Знаю, что несколько лет назад один итальянский крестьянин в бреду после солнечного удара уверял, будто оказался среди римских солдат, сражавшихся против Ганнибала в битве при Каннах, и рассказал много подробностей, которые, по мнению историков, были абсолютно точными. Однако этот крестьянин родился в окрестностях Канн и постоянно жил там… Я видел больных, которые — тоже в бреду — говорили на совершенно незнакомом им языке — на немецком или датском, к примеру… Как это может быть? Я мог бы дать вам множество ответов, Купер, но ни один из них не удовлетворил бы вас. Науке известно многое, но не все. К тому же, — спокойно продолжал он, — человеческий мозг — это целый мир, изученный лишь отчасти. Я бы даже сказал — в самой незначительной части. Так что же? Перевоплощение? Наследственность? Мы все происходим от Адама и Евы, не будем забывать этого. Древние воспоминания, где-то услышанные слова, представления. — И Зейвольд еще некоторое время говорил в том же духе, и я таким образом оказался одним из немногих привилегированных слушателей, которому ok читал персональную лекцию. Он упомянул о многих других, очень интересных вещах, возможно, чересчур сложных, часто невероятных, но все равно они не убедили меня. Последняя фраза заканчивалась словом «случай».

— Случай? — повторил я.

— Вы можете исключить его? — спросил он и, естественно, не стал ждать ответа, а добавил: — Одно кажется несомненным, а именно: после подобного кризиса субъект освобождается от этих, если можно так выразиться, воспоминаний и больше уже никогда к ним не возвращается. Совершенно ничего не помнит.

Я спросил:

— Вы хотите сказать, что этот мой друг никогда больше не расскажет историю о Фермопилах?

— Конечно. И будет отрицать, что рассказывал ее когда-либо. Он от нее освободился. Навсегда.

Я поблагодарил его, извинился, что отнял драгоценное время, а он рассыпался в благодарностях за статью, которую я посвятил ему. Уже на пороге он заметил, что я правильно сделал, придя к нему, и пригласил и впредь приходить всегда, когда вше это будет нужно.

Вот и солнце. Оно вставало прямо из океана — серого, беспредельного, исполненного печальной красоты. И загадки. Я шел по пляжу. Низко летали чайки, громко крича и хлопая серо-белыми крыльями. Воздух был чист и свеж. Метрах в тридцати от берега среди зелени деревьев виднелось несколько домиков, обитатели которых еще спали. Стены были окрашены в яркие, живые цвета, правда, уже немного выгоревшие на солнце. Кроны деревьев были недвижны. Щебетала птицы. Океан дышал тихо, словно не хотел заглушать крик чаек, щебетание птиц, не решался нарушить покой деревьев и людей.