Пугливая - [49]

Это не Пайк.

И не Чейз.

Это Дэймон.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Кэсси

Следующее утро после похорон моей матери очень… тихое. Все вокруг мертвенно неподвижно. У меня гудит в ушах. От постоянного шума, который создавали звуки ее медицинского оборудования.

Это так долго длилось, что, хотя мне и известно, что она умерла и похоронена в блестящем черном гробу на глубине двух метров на мемориальном кладбище Ган-Крика, я по-прежнему тащусь вниз, смешиваю ее жидкую смесь для питания и, лишь зайдя со шприцем в ее опустевшую комнату, понимаю, что делаю.

Кровать исчезла. В комнате больше нет всего того медицинского оборудования, которое раньше громоздилось вокруг кровати. Теперь это просто пустая, пропахшая хлоркой комната.

Интересно, кто всё отсюда вывез. С одной стороны мне бы хотелось, чтобы здесь ничего не трогали. С другой, я рада, что мне не пришлось самой ликвидировать последствия. Как будто ничего и не было. Здесь не осталось и следа моей матери. Кроме шрамов у меня на сердце, моего отражения в зеркале, когда я смотрю на себя, а вижу ее. Кроме ожогов у меня на запястье. Они никогда не исчезнут.

Снова пошел снег. Занавески раздвинуты, на улице так красиво. Так пусто. Из окна мне видно место в глубине двора, где Дэймон вырыл яму и закопал мою собаку.

— Доброе утро, — раздается позади меня голос Дэймона.

Я отворачиваюсь от снега, от резкого ярко-белого света у меня пульсирует сетчатка, и в глазах возникает слепящее пятно. Как будто кто-то щёлкнул мне в лицо вспышкой фотоаппарата.

— Хорошо спала? — спрашивает Дэймон, потягивая из кружки кофе.

Я так устала. Я чувствую, как ото всех этих слез, что я выплакала за последние сорок восемь часов, у меня опухли и покраснели глаза.

— Как убитая, — отвечаю я.

Ха. Я практически вообще не спала.

— Выходи оттуда, — говорит он, с явным беспокойством окидывая взглядом комнату, в которой умирала моя мать.

Я пытаюсь сморгнуть с глаз слепое пятно. Оно не исчезает. Я решаю, что сейчас не в состоянии с ним ругаться, и иду вслед за Дэймоном на кухню. Вижу там кофейник и наливаю себе немного кофе. Я делаю глоток, и меня чуть не выворачивает. Он никогда не сварит нормальный кофе, даже если от этого будет зависеть его жизнь.

Дэймон лениво улыбается с другого края кухонного стола, у него все еще заспанные глаза.

— Кассандра, я так и вижу, как у тебя в голове вращаются маленькие винтики. О чем ты так задумалась?

Я облокачиваюсь о край стола. У меня устали ноги и болит голова. У меня нет сил врать.

— О том романе про социопата.

— Неужели? — он допивает кофе и, обойдя стол, ставит пустую кружку в раковину.

Повернувшись ко мне, он протягивает руку и заправляет мне за ухо спутанные светлые волосы. Не отводя своей руки, он смотрит на меня сверху вниз и, обхватив ладонью мою челюсть, проводит подушечкой большого пальца чуть пониже моей нижней губы.

— Просвети меня.

В его голубых глазах отражается падающий за окном снег, и я ощущаю гнетущую тяжесть.

— Социопат — это… тот, у кого пусто внутри. Тот, кому, чтобы себя чем-то заполнить, нужно отнимать у всех остальных. Потому что сам он родился ущербным. Потому что у него внутри ничего нет.

Дэймон улыбается. В уголках его лазурных глаз появляются лёгкие морщинки. Я представляю, каким же очаровательным он был в детстве, как должно быть умилялась его мать, когда он ей улыбался. Потому что его глаза сбивают с толку. Они не кажутся пустыми. Они прекрасны, полны душ всех тех, кого он высосал и выбросил в своем стремлении найти для себя идеальное наполнение.

Мысленно я представляю, как открываю консервную банку, срываю крышку и вижу там множество извивающихся червей. Я режусь о крышку, и на червей попадает немного моей крови, от чего их светло-коричневые тельца оказываются забрызганы красным.

То же самое происходит, когда связываешься с Дэймоном. Всё заканчивается кровью, и практически всегда твоей. Но кровь — это не так уж и плохо. Иногда это единственное, что напоминает тебе о том, что ты еще жива.

Я вижу у него в глазах своё отражение. Свою душу. Он отобрал её у меня.

— Ты чувствуешь пустоту, Дэймон? — шепчу я.

Он скользит рукой к основанию моего горла и, согнав с лица всё подобие улыбки, кладёт свои пальцы, один-два-три-четыре-пять, на совершенно новые синяки, которые оставил на мне в темноте этой ночью.

— Только не тогда, когда я в тебе.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Кэсси

У меня ноет между ног. Я вспоминаю прошлую ночь. То, как Деймон проник в мою спальню после поминок моей матери и трахал меня до боли. Конечно, ему было мало того, что она умерла. Что мы только что её похоронили. Мало того, что он застрелил мою собаку. Почувствовав вкус моих страданий, он просто должен был вернуться за добавкой.

Мужчина, с которым я трахалась последние восемь лет, или, вернее, который меня трахал. Его глаза блестят от резкого солнечного света, заливающего кухню, словно какие-то жуткие огни рампы, которые как бы кричат: «Мотор!». Но всё это не понарошку, и в конце нашего небольшого гротескного представления занавес не упадёт, и после того, как мы здесь закончим, я не смогу снять маску и, швырнув ее на пол, уйти со сцены.