Пугачев - [82]
Штурм Оренбурга, о подготовке которого говорили перебежчики, так и не состоялся. Повстанцы ограничились лишь словесной атакой на губернатора Рейнсдорпа — посылкой в Оренбург письма пугачевской «Военной коллегии» от 23 февраля 1774 года. По характеристике П. И. Рычкова, «злодейское письмо, наполненное самых ругательных и пьяных выражений», — документ настолько яркий, что его стоит привести полностью:
«Оренбургскому губернатору, сатанину внуку, дьявольскому сыну.
Прескверное ваше увещевание[503] здесь получено, за что вас, яко всесквернаго общему покою ненавистника, благодарим. Да и сколько ты себя, по действу сатанину не ухищрял, однако власть божию не перемудришь. Ведай, мошенник, известно, да и по всему тебе, бестии, знать должно, сколь ты не опробовал своево всесквернаго щастия, однако щастие ваше служит единому твоему отцу — сатане. Разумей, бестия, хотя ты, по действу сатанину, во многих местах капканы и рас[с]тавил[504], однако ваши труды остаются вотще. А на тебя здеся, хотя варовенных не станет петель[505], а мы у мордвина, хоть гривну дадим, мочальник да на тебя веревку свить может. Не сумневайся ты, мошенник, из б… зделан.
Наш всемилостивейший монарх, аки орел поднебесной, во всех армиях на один день бывает, а с нами всегда присудствует. Да и мы вам советываем, оставя свое зловредие, притти к нашему чадолюбивому отцу и всемилостивейшему монарху. Егда придешь в покорение, сколь бы твоих озлоблений не было, но только во всех извинениях всемилостивейше прощает, да и сверх того, вас прежнего достоинства не лишит. А здесь небезызвестно, что вы и мертвечину в честь кушаете.
И тако б, объявя вам сие, да и пребудем, по склонности вашей, ко услугам готовы.
Февраля 23 дня 1774 году»[506].
Видимо, отказаться от штурма Оренбурга Пугачева заставило приближение правительственных войск. 28 февраля Голицын выступил из Бугуруслана по направлению к Сорочинской крепости и приказал генерал-майору Мансурову, находившемуся в Бузулуке, занять Тоцкую крепость. Не ранее 3 марта повстанцы также двинулись в сторону Сорочинской и спустя два дня вошли в нее. А уже в ночь с 5 на 6 марта Пугачев с войском численностью более двух тысяч человек напал на возглавляемый майором Василием Елагиным авангард отряда Голицына из девятисот пеших и конных при четырех пушках, расположившийся на ночлег в деревне Пронькиной в 37 верстах от Сорочинской крепости. Поначалу военное счастье было на стороне бунтовщиков: Елагин был убит, а его команда начала отступление. Однако в скором времени противник перешел в контратаку и принудил отступить Пугачева. Прибывший на выручку елагинскому отряду майор Хорват увидел, что бой уже закончился и повстанцы прогнаны прочь. Пугачевское войско сначала отошло в Сорочинскую крепость, а затем направилось к Илецкому городку. Не доходя до него, самозванец «Авчинникова с командою послал далее», а сам поехал в Яицкий городок. (На большом московском допросе Пугачев утверждал, что отправился не на Яик, а в Берду; однако это утверждение опровергается как его собственными показаниями, данными в Яицком городке, так и другими источниками[507].) Оставили повстанцы и Тоцкую крепость, забрав с собой местных жителей и уничтожив хлеб и скотину[508].
На одном из допросов Пугачев сказал, что «он, Емелька, не знал, куда князь Галицын пойдет, на Яик ли или в Оренбурх». Если это соответствует действительности, то становится понятным отъезд после поражения в Яицкий городок. Как бы то ни было, самозванец покинул войско и, по расчетам Р. В. Овчинникова, 8 марта благополучно прибыл в Яицкий городок, где оставался около недели. Там он «увидел, что яицкаго кремля взять еще не могли да и овладеть им не было надежды, кроме как ожидали здачи от претерпеваемаго во оном голода». Однако осажденные сдаваться не собирались. Более того, как раз во время пребывания главаря восставших в Яицком городке, 10 марта, они предприняли вылазку из ретраншемента — впрочем, окончившуюся полнейшим провалом. Как писал очевидец событий из числа осажденных капитан Крылов[509], «случай сей представил нам наижалостнейшее позорище»: солдаты бежали в беспорядке, а офицеры «в порядок их привесть ни малейшего способа не имели». Повезло тем, кто находился поблизости от ретраншемента, — они быстро убрались восвояси; участь далеко отошедших от крепости и тем более раненых была незавидной. Капитан Крылов вспоминал: «…раненых, которые от бессилия падали, [бунтовщики] варварски в нашем виду кололи, давая им сверх уже полученных еще по множеству ран, некоторых же рубили и топорами, мучительски таская за волосы и прочь головы отсекая». Осажденные не могли прийти на помощь «сим страждущим», поскольку, «по великому многолюдству бунтовщиков», на выручку надо было посылать человек триста, которых просто не имелось, да это, по мнению Крылова, не принесло бы пользы: «…не столько бы мы от смерти своих избавили, сколько б чрез то вновь еще потеряли». Во время этой вылазки гарнизон потерял 32 человека убитыми и 72 ранеными, «из коих некоторые того самого дня, а другие в скорости потом и умерли». Утешением могло служить лишь то, что удалось сжечь одну батарею, несколько дворов и взять в плен трех языков, которые, правда, «основательного ничего не сказали»
