Пугачев - [23]

Он вел себя очень просто. Не требовал, когда это не нужно было, внешних проявлений почета, не настаивал на низких поклонах, садился запросто рядом с казаками, запросто беседовал с ними. С самого начала самозванства Пугачев подчеркивал свое резкое отличие от прежних царей: «Доселе отцы ваши и деды в Москву и Петербург к монархам езжали, а ныне монарх к вам сам приехал», — говорил он.

Но достаточно было кому-нибудь выразить сомнение в царском достоинстве Пугачева, как он принимал другой, настойчивый и грозный тон. На Таловый умет пришли казаки — Караваев, Шигаев, Мясников и Чика-Зарубип. Караваев потребовал, чтобы «Петр Федорович» показал свои царские знаки. Пугачев в гневе вскричал:

— Раб ты мой, а повелеваешь мною.

Он разорвал ворот рубахи, выставил грудь со следами заживших ран и с такой убеждающей силой заявил, что это царские знаки, что казаки в страхе замолчали.

Впрочем уже первые приверженцы «царя» знали, кто перед ними на самом деле. Чика-Зарубин при первой же встрече с Пугачевым обратил внимание на простое казацкое платье «императора», по-казацки остриженную голову, на казацко-раскольничью бороду. Зарубина не убедили ни доводы Пугачева, ни «царские знаки» на его теле. Чика все допытывал Караваева, «что это за человек, которого они за государя почитают»? «Глупой ты человек, — ответил Караваев, — разве ты не слыхал, что и прежде давно идет молва у нас в: городе, что он государь?». Чика не отставал до тех пор, пока Караваев под строжайшим секретом не сообщил: «Ето не государь, а донской казак, и вместо государя за нас заступит, — нам все равно, лишь быть в добре». Зарубин и не собирался открывать тайну, он решил, «что так тому и быть, ибо всему войсковому народу то было надобно».^{68}

Но Чике и этого мало. В поисках истины он решил дойти до конца — заставить самого Пугачева сбросить маску. Однажды «царь» начал рассказывать историю своих злоключений и странствований. Чика припомнил «всю тягость и налоги от командиров». Пугачев немедленно сделал назидательный, агитационный вывод: «И всегда так бывает: как пастыря не станет, то всегда народ пропадает».

Создалась обстановка, располагавшая к откровенности. Зарубин набрался храбрости и обратился к «царственному» собеседнику с вопросом, поставленным в упор.

— Как, батюшка, скажи сущую правду про себя, точно ли ты государь.

— Точной я вам государь, — гласил ответ.

Зарубин не успокоился:

— Вить нас, батюшка, не сколько теперь, только двоечка, мне вить Караваев рассказал о тебе все точно, какой ты человек… От людей утаишь, а от бога вить не утаишь, ты донской казак… мне в том нужды нет: хоша ты и донской казак, только мы уже за государя тебя приняли, так тому и быть.^{69}

Пугачев открылся. Знание истины о Пугачеве нисколько не помешало Чике-Зарубину занимать в восстании одно из руководящих мест под знаменем человека, о самозванстве которого он был осведомлен с самого начала.

Еще выразительнее отозвался Мясников, когда Чика изложил ему свой разговор с Пугачевым; «Нам какое дело, государь он или нет, мы из грязи сумели сделать князя. Если он не завладеет Московским царством, так мы на Яике сделаем свое царство».

Борьбу казачества должен возглавить царь. Но подлинного казацкого царя не сыщешь; пусть же им будет беглый донской казак, лишь бы народ верил и шел за ним. Таков был ход мыслей всего ближайшего пугачевского окружения.

Пора было подумать о перемене места пребывания Пугачева. После неудачной экспедиции за писарем возникала опасность, что погоня нагрянет на Таловый умет. Заботу об укромного месте для «Петра Федоровича» взял на себя Чика-Зарубин. Чика и Мясников повели Пугачева к Кожевниковым хуторам, на реке Малом Чагане, в тридцати пяти верстах от Яицкого городка. Отсюда Чика и Мясников поехали в столицу Яицкого войска об’явить о царе, договориться о месте сбора и приготовить более подходящую для «императора» одежду, чем верблюжий армяк и крестьянская толстая рубашка.

Хутор Кожевникова был не вполне безопасен, и вернувшийся из Яицкого городка Зарубин предложил Пугачеву переехать на речку Усиху, в безлюдную степь.

Вокруг Пугачева — уже значительная группа казаков. Они ухаживали за ним, раздобыли для него палатку, а сами прожили под открытым небом дней десять. Уже приходят посмотреть, а, может быть, и поступить на службу к «государю» разные люди, среди них и такие, которые раньше боялись самозванства, подозрительно относились к таинственному человеку, выдающему себя за Петра Федоровича. В стане Пугачева находились уже татары — Идеркей Альментьев (казаки звали его Идоркой), сын его Болтай, Барын Мусаев, прозванный казаками «Баранка» и Аманыч.

Уже узнали о «царе»-освободителе в киргизских улусах. Нур-Али-хан послал к Пугачеву своего писаря татарина. Писарь повез «царю» подарки: саблю, оправленный серебром топорик, бухарский шелковый халат и гнедую лошадь. В ответном письме, написанном Идоркой — перу Идорки принадлежали многочисленные пугачевские указы и манифесты, обращенные к народам колоний царской России, — Пугачев приказал Нур-Али-хану прислать к нему отряд в сто человек. Однако дальше подарков и приветов хан не шел. Больше того, отказав Пугачеву в поддержке, хан поехал в Яицкий городок, где заявил о верности императрице и даже обещал выступить против повстанцев.