Пучина - [8]

— А, право, хорошо у насъ здѣсь, Викторъ Петровичъ, — вдругъ сорвется, бывало, съ языка у Александра, когда мы, наработавшись за день, усядемся всею семьею за вечерній чай:- все дѣлается въ свое время, въ домѣ тихо, ни шуму, ни дрязгъ… Вотъ вы къ намъ въ деревню заглянули бы: домъ въ пятнадцать чистыхъ комнатъ, слугъ цѣлая орда въ людскихъ, такъ какъ у насъ всѣ старые дворовые грабительства ради остались жить, а порядку нигдѣ,- пыль, грязь, все разбросано, дѣти дерутся, бьютъ носы, орутъ, няньки и гувернантки переругиваются, а мама сегодня всѣхъ до одного человѣка выгнать хочетъ, а завтра чувствительный спектакль всепрощенія разыгрываетъ; сегодня всѣхъ насъ, противныхъ ребятишекъ, въ углы ставить, а завтра съ нашей гувернанткой зубъ за зубъ бранится за насъ и другую изъ комиссіонерской конторы выписываетъ… Сама она говоритъ, что это у нея все потому, что у нея «нервы и мигрень», а пріѣдетъ дядя и начинаетъ увѣрять, что это вовсе не отъ нервовъ и мигрени, а только потому, что у нея семь пятницъ на недѣлѣ. Ахъ, дядя, дядя, вотъ-то субъектъ!

Прибыльскій начиналъ смѣяться.

— Вы слыхали, Викторъ Петровичъ, что дядя отъ бездѣлья, четыреста душъ проѣлъ и три наслѣдства?

— Я мало знакомъ съ Иваномъ Трофимовичемъ, — замѣтилъ я уклончиво.

Прибыльскій не безъ лукавства взглядывалъ на меня.

— А правда, Викторъ Петровичъ, что я какъ двѣ капли воды схожъ съ нимъ? — допрашивалъ онъ.

Я пожималъ плечами и какъ можно равнодушнѣе отвѣчалъ:

— Съ чего вы это взяли? Можетъ-быть, фамильное сходство и есть, но очень отдаленное.

Въ душѣ я сознавалъ, что Александръ былъ вылитымъ Иваномъ Трофимовичемъ.

— Да, это вамъ такъ кажется, потому что вы не знали его молодымъ, — говорилъ Прибыльскій. — У матери вотъ его портретъ на столѣ стоитъ въ будуарѣ, молодымъ онъ. нарисованъ, такъ вотъ совершенно я. Кто въ первый разъ увидитъ, тотъ такъ и думаетъ, что это мой портретъ.

И опять его выразительные глаза пытливо смотрѣли на меня, точно спрашивая, понимаю ли я причину этого сходства, которую знала вся деревня и о которой слухи, вѣроятно, успѣли дойти до ушей пятнадцатилѣтняго барченка, отлично знавшаго, что Иванъ Трофимовичъ, если и приходится ему дядей, то во всякомъ случаѣ дядей троюроднымъ или даже просто седьмой водой на киселѣ. Вообще дворня и людскія были главными воспитателями Прибыльскаго: здѣсь онъ почерпнулъ всѣ свѣдѣнія объ исторіи своей семьи, о человѣческихъ отношеніяхъ, о жизни; но, широко воспользовавшись въ этой школѣ познаніями добра и зла, онъ въ то же время проникся глубокимъ презрѣніемъ къ этой школѣ, и ея учителямъ; дворовыхъ онъ иначе не называлъ, какъ дармоѣдами, грабителями, пропойцами, тунеядцами, хамами и дѣвками.

— Нянька моя вотъ-то ненавистница была Ивана Трофимовича, — сообщалъ мнѣ Прибыльскій. — Онъ такъ и зналъ это. Пріѣдетъ, бывало, встрѣтитъ ее и сейчасъ къ ея уху наклонится — глуха она уже была — и кричитъ во все горло: «Что, старая карга, — скалозубъ я?» — «Тьфу ты, бѣсъ окаянный, — отплюнется старуха;- Оглушилъ совсѣмъ. Скалозубъ и есть. Охальникъ безстыжій, вотъ ты что». И ужъ на цѣлые дни начнетъ ворчать старуха: «Ишь мелкимъ бѣсомъ разсыпается; ишь зубы скалитъ; ишь чертей тѣшитъ. Съ изъ-дѣтства такимъ быль, всѣхъ дѣвокъ и бабъ перегубилъ, безстыжіе глаза. Иная и по сію пору изъ-за тебя кулаками слезы отираетъ, да истязанія отъ своего мужика терпитъ». Дядю это смѣшило. Да и другіе смѣялись. Вообще, гдѣ дядя — тамъ хототъ, гамъ, визгъ, мертвыхъ онъ расшевелитъ.

— А я все стонущимъ его вижу, — замѣтилъ я какъ-то не безъ удивленія.

Дѣйствительно, мнѣ все приходилось заставать Ивана Трофимовича валяющимся на диванѣ и стонущимъ отъ разстройства желудка.

— Да это онъ или притворяется, чтобы за нимъ ухаживали больше, или когда объѣстся въ гостяхъ, — пояснилъ мнѣ насмѣшливо Прибыльскій:- а такъ въ компаніи и теперь онъ первый балагуръ. Прежде же, говорятъ, былъ еще веселѣе. Мать часто вспоминаетъ, какимъ онъ былъ въ молодости: въ домашнихъ спектакляхъ игралъ первыя роли, разсказы смѣшные разсказывалъ, сатирическіе экспромты въ стихахъ говорилъ, разъ, когда въ пухъ и въ прахъ разорился, собралъ хоръ изъ бывшихъ крѣпостныхъ и по ярмаркамъ ѣздилъ, за границу даже возилъ этотъ хоръ. Умѣлъ потѣшать людей и веселиться. Его изъ дома въ домъ приглашали, за особенное счастіе считали, если гдѣ-нибудь часто бывалъ и подолгу гостилъ онъ. Жаль только, не умѣлъ стоять на высотѣ своего положенія.

Въ тонѣ игравшаго роль взрослаго и щеголявшаго серьезными фразами юноши, когда онъ говорилъ о Братчикѣ, слышалось нѣкоторое высокомѣріе. Впрочемъ, онъ и вообще говорилъ о людяхъ свысока, точно давно уже переросъ ихъ всѣхъ на цѣлую голову.

— Скажите, вы не знаете, гдѣ служилъ Иванъ Трофимовичъ? — спросилъ я однажды у Прибыльнаго.

— Дядя-то? Да онъ нигдѣ же никогда но служилъ, — отвѣтилъ Александръ. — Онъ нигдѣ и не учился. Такъ вольнымъ человѣкомъ всю жизнь и прожилъ. Правда, разъ въ монахи хотѣлъ поступить да не удалось.

— Ну, это ужъ вы привираете! — сказалъ я недовѣрчиво.

— Право, не вру! — горячо отвѣтилъ онъ. — Мать говорила. Когда проѣлъ всѣхъ своихъ крестьянъ, тогда и рѣшился идти въ монастырь. Выгнали его только тотчасъ же изъ монастыря за безобразія, а тутъ дѣдъ его умеръ, получилъ онъ новое наслѣдство и закуролесилъ снова.