Во все время своего пребыванія у меня Александръ Прибыльскій не доставилъ мнѣ никакихъ особенныхъ непріятностей или огорченій. Учился онъ, какъ я уже сказалъ, хорошо; никакихъ шалостей за нимъ я не замѣчалъ; съ двумя другими пансіонерами, жившими у меня въ то время, онъ держалъ себя довольно ровно, сдержанно и спокойно, какъ разсудительный взрослый съ мальчиками, сторонясь отъ нихъ, когда они, бывшіе по годамъ старше его, дурачились, какъ ребятишки, и вообще держась больше около меня, чѣмъ около нихъ. Особенной пріязни они къ нему не питали, чувствуя, что онъ считаетъ себя и умнѣе, и степеннѣе, и выше ихъ, но и враждебности къ нему я не замѣчалъ въ нихъ, такъ какъ онъ не былъ ни шпіономъ, ни наушникомъ, и всегда, уже просто изъ самолюбія, былъ готовъ даже помочь товарищамъ въ занятіяхъ, когда они просили объ этомъ. Только одинъ прискорбный случай нарушилъ на-время господствовавшій у меня въ домѣ миръ.
Въ іюлѣ мѣсяцѣ поступилъ ко мнѣ новый пансіонеръ, Николай Петровичъ Огородниковъ. Это былъ юноша лѣтъ семнадцати, бѣлокурый, кудрявый, голубоглазый, широкій въ кости, добродушный, веселый и съ сильной лѣнцой, хотя и съ большими способностями. Поступилъ онъ ко мнѣ всего на мѣсяцъ, покуда его не примутъ въ военное училище, къ поступленію въ которое онъ уже былъ подготовленъ другимъ учителемъ, неожиданно покинувшимъ Петербургъ по служебнымъ дѣламъ и попросившимъ меня продержать мѣсяцъ этого пансіонера до его поступленія въ училище. Съ перваго же дня поступленія ко мнѣ Огородникова Прибыльскій сталъ съ нимъ въ натянутыя отношенія: по какимъ причинамъ — этого я не могъ понять сразу. Потомъ я узналъ, что Огородниковъ, добродушный юмористъ по натурѣ, любившій довольно безобидно и не всегда удачно подшутить надъ ближними, подмѣтилъ кое-какія слабыя стороны Прибыльскаго и тотчасъ же поднялъ его на зубокъ.
— Что онъ у васъ всегда такимъ пѣтухомъ индѣйскимъ ходить? — спросилъ на третій же день послѣ поступленія ко мнѣ Огородниковъ у двухъ другихъ пансіонеровъ, указывая на Прибыльскаго.
Прибыльскій дѣйствительно держалъ себя немного надутымъ и производилъ на первый взглядъ впечатлѣніе заважничавшагося юноши. Шутка Огородникова задѣла Александра за живое. Затѣмъ, увидавъ, что Александръ остригъ волосы подъ гребенку, Огородниковъ не пропустилъ этого случая и замѣтилъ:
— Ну, теперь и совсѣмъ не подходи къ нему, такъ онъ ощетинился!
Потомъ, подмѣтивъ, что Прибыльсній старается быть больше около меня, чѣмъ около товарищей, Огородниковъ уже не безъ ѣдкости пошутилъ:
— А онъ далеко пойдетъ, знаетъ, когда и къ кому прикомандироваться нужно!
Началась мелкая, немного пошловатая пикировка, начался обмѣнъ фразъ въ родѣ слѣдующихъ: «Огородниковъ, передайте мнѣ соль». — «Смотрите, чтобы намъ не поссориться». — «А развѣ мы съ вами дружились?» Или въ другой разъ: «А вы, Прибыльскій, отчего не носите внутреннихъ каблуковъ?» — «Зачѣмъ это?» — «Да вы еще выше своего роста казались бы».
Уже въ какія-нибудь три недѣли оба юнца были врагами, хотя Прибыльскій и старался сдерживаться. Отстрѣливаться шутками отъ шутокъ, какъ я потомъ хорошо узналъ, онъ не умѣлъ вовсе. Я чувствовалъ, что у насъ происходитъ что-то неладное, и радовался въ душѣ, что Огородниковъ скоро уйдетъ отъ меня и такимъ образомъ Прибыльскій успокоится.
Какъ на грѣхъ на послѣдней недѣлѣ передъ самымъ началомъ экзаменовъ въ военномъ училищѣ, куда поступалъ Огородниковъ, въ спальнѣ моихъ пансіонеровъ произошла крупная размолвка между Прибыльскимъ и Огородниковымъ. Это было вечеромъ. Огородниковъ отъ нечего дѣлать перечитывалъ «Мертвыя души» Гоголя, лежа на постели. Вдругъ онъ опустилъ книгу и спросилъ Прибыльнаго, который сидѣлъ у стола и занимался геометріей:
— А вы читали, какъ васъ описалъ Гоголь?
— Опять вы что-то несообразное городить собираетесь! — рѣзко отвѣтилъ Прибыльскій, краснѣя до ушей. — Всѣ и такъ давно убѣждены въ вашей глупости.
Огородниковъ засмѣялся.
— Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ,- началъ онъ. — Гоголь непремѣнно васъ имѣлъ въ виду, когда описывалъ разговоръ Чичикова про дядю съ генераломъ Бетрищевымъ.
И онъ вслухъ прочелъ:
«Да что онъ съ виду какъ? бодръ? держится еще на ногахъ?» — «Держится, но съ трудомъ». — «Экой дуракъ! И зубы есть?» — «Два зуба всего, ваше превосходительство». — «Экой оселъ! Ты, братецъ, не сердись… а вѣдь онъ оселъ», — «Точно такъ, ваше превосходительство. Хоть онъ мнѣ и родственникъ, и тяжело сознаваться въ этомъ, но дѣйствительно — оселъ».
— Мерзавецъ! — крикнулъ Прибыльскій, вскочивъ изъ-за стола. — Ты это будешь долго помнить!..
— Ты только ругаться и умѣешь, — отвѣтилъ Огородниковъ. — Поумнѣе чего-нибудь придумать не можешь.
— И ругаться, и драться умѣю, — сказалъ Прибыльскій стискивая зубы. — Скотовъ только и можно ругать и бить Весь вѣкъ ты не забудешь, какой я Чичиковъ!
Онъ быстро вышелъ изъ спальни…
Въ нашей квартирѣ уже всѣ спали, когда въ комнатѣ пансіонеровъ произошла въ эту ночь неожиданная свалка: Прибыльскій, какъ дикій звѣрь, напалъ ночью на спящаго Огородникова и, усѣвшись на него верхомъ и зажавъ ему ротъ рукою, нанесъ ему нѣсколько ударовъ по лицу, прежде чѣмъ тотъ успѣлъ очнуться и вскочить.
