Птицы, звери и моя семья - [36]

– Он говорит, что это эндокринное, – призналась нам как-то за обедом Марго со слезами на глазах.

– Эндокринное? – встревожилась мать. – Это еще что такое?

– Откуда мне знать, – простонала Марго.

– Мы всегда должны обсуждать за едой твои болезни? – спросил Ларри.

– Дорогой, Андручелли считает, что это эндокринное, – напомнила ему мать.

– Было бы о чем говорить, – отмахнулся Ларри. – Ну, слегка раздалась.

– Слегка?! – взвизгнула Марго. – Ты знаешь, сколько я вешу?

– Больше двигайся, – посоветовал Лесли. – Займись парусным спортом.

– Пожалуй, наша лодка для нее мала будет, – предположил Ларри.

– Какой же ты гад! – Марго разрыдалась. – Если бы ты знал, что я испытываю…

– Ларри, дорогой, ты все-таки выбирай слова, – попросила его мать.

– А что я должен говорить, когда по дому разгуливает здоровенный арбуз в пятнах? – разозлился он. – Можно подумать, это я во всем виноват!

– Что-то надо делать. Завтра я поговорю с Андручелли, – подытожила мать.

Однако Андручелли лишь повторил, что это эндокринное и что, по его мнению, Марго следует пройти курс лечения в Лондоне. И после бурного обмена телеграммами и письмами ее отправили в Лондон под заботливую опеку последних двух приличных родственников, с которыми у нас еще сохранились нормальные отношения: Пруденс, кузины нашей матери, и ее мамы Фэн.

Если не считать короткого письма, в котором Марго доложила, что благополучно добралась и что они с кузиной Пру и тетушкой Фэн поселились в гостинице возле Ноттинг-Хилл-Гейт и что ее свели с хорошим врачом, мы долго не имели от нее никаких известий.

– Неужели так трудно написать? – возмущалась мать.

– Не переживай, – сказал Ларри. – О чем ей писать? О новых размерах талии?

– Я хочу знать, что происходит, – сказала мать. – Все-таки это Лондон.

– При чем тут Лондон?

– В таком большом городе все может случиться, – мрачно изрекла она. – Особенно с девушкой.

– Мать, перестань себя накручивать. – Ларри начал терять терпение. – Ну что с ней могло случиться? По-твоему, ее завлекли в притон? Да она ни в одну дверь не пройдет.

– Нашел над чем шутить, – осадила она его.

– А нечего делать из мухи слона, – сказал Ларри. – Какой уважающий себя торговец живым товаром поглядит в ее сторону? Я сомневаюсь, что найдется хотя бы один человек, способный ее дотащить до злачного места.

– Я за нее беспокоюсь и пошлю телеграмму.

И она послала телеграмму кузине Пруденс, которая затем подробно ответила, что Марго связалась с недостойными людьми и что было бы хорошо, если бы мать приехала и вправила ей мозги. Что тут началось! Обезумевшая мать срочно отрядила Спиро покупать билеты и начала лихорадочно паковать вещи. Вдруг она вспомнила про меня. Чувствуя, что оставлять меня на попечении старших братьев не вполне безопасно, она решила взять меня с собой. Спиро был отправлен за дополнительным билетом, и добавились новые вещи. Эта поездка показалась мне подарком Всевышнего. Дело в том, что у меня появился новый репетитор, господин Кралефский, который взялся с мрачной решимостью, невзирая на все мое сопротивление, обучить меня неправильным французским глаголам, и я подумал, что неожиданный вояж в Англию даст мне долгожданный отдых от этих истязаний.

Путешествие на поезде прошло гладко, если не считать того, что мать ежеминутно опасалась быть арестованной фашистскими карабинерами. Этот ее страх возрос тысячекратно после того, как в Милане я нарисовал на запотевшем окне нашего купе карикатуру на Муссолини. Мать оттирала ее добрых десять минут носовым платком, как какая-нибудь прачка на соревновании прачек, прежде чем решила, что все следы благополучно уничтожены.

После спокойного, безмятежного солнечного Корфу вечерний Лондон явился настоящим потрясением. На железнодорожной станции мимо нас с серыми озабоченными лицами сновало столько людей, что мы просто растерялись. Носильщики говорят на малопонятном языке, тысячи огней, толпы народу. Такси, прорывающееся через Пиккадилли, как жук через взрывы фейерверка. Пар изо рта, повисающий в стылом воздухе, словно клубы сигаретного дыма, так что во время разговора все превращаются в персонажей комикса.

Но вот такси подкатило к ложным, покрытым сажей коринфским колоннам отеля «Балаклава». Пожилой кривоногий портье-ирландец внес наш багаж в холл, где нас никто не встретил, а значит, телеграмма о нашем приезде не дошла до адресата. Портье нам сообщил, что молодая леди на собрании, а мисс Хьюз и пожилая дама пошли кормить собак.

– Дорогой, что он сказал? – спросила меня мать, когда портье вышел из номера.

В самом деле, у него был такой сильный акцент, что казалось, будто он говорит на иностранном языке. Я повторил его слова.

– Но что это значит? – растерянно сказала она. – Какое собрание? Какие собаки?

Не знаю, признался я, но, по мне, так в Лондоне явно маловато собак.

– Что ж… – Мать неумело вставила шиллинг в счетчик, чтобы заработал газовый камин. – Нам остается только расслабиться и ждать их возвращения.

Мы прождали час, вдруг дверь распахнулась, и в комнату с распростертыми руками ворвалась кузина Пру, выкрикивая «Луиза, Луиза, Луиза!», как какая-нибудь странная болотная птица. Она по очереди прижала нас к себе, ее глаза цвета дикой сливы лучились любовью и восторгом, а от красивого лица веял легкий аромат духов. Я, как положено, ее поцеловал, ощутив при этом шелковистую, как лепестки анютиных глазок, кожу.