Птицы, звери и моя семья - [29]

Новизна такого подхода к рыбалке меня по-настоящему раззадорила, хотя в душе шевелился червячок, что это не совсем честно. Все равно что ловить кобельков, водя по улицам на длинном поводке сучку в период течки. За час мы выловили пятерых самцов каракатицы – сколько же их было на таком крошечном пятачке! Их вообще редко когда встретишь, разве что ночью. Хотя все это время самочка держалась со стоическим безразличием, я подумал, что она заслуживает награды, и уговорил Кокино ее отпустить, что он сделал с явной неохотой.

Я спросил, откуда ему известно, что самка именно сейчас должна привлекать внимание самцов. Он пожал плечами:

– Сейчас их время.

– Значит, если любую самочку привязать к линю, мы получим такой результат?

– Да, – подтвердил Кокино. – Но это как с женщинами – есть самки более привлекательные, с ними и результат получше.

Вот это задачка: провести сравнительный анализ достоинств двух самок каракатицы! Как жаль, что такой метод охоты нельзя применить к другим существам. Почему бы, скажем, не забросить в воду на нитке самочку морского конька, а потом вытащить целый ворох одержимых самцов? Насколько я знал, Кокино был единственным мастером такой ловли, другие ничем подобным не занимались и, более того, услышав от меня подробное описание, относились к моему рассказу с ярко выраженным недоверием.

Изломанный берег в непосредственной близости от нашей виллы был особенно богат на морскую жизнь, а мелководье облегчало охоту. Мне удалось подбить Лесли смастерить для меня лодку, которая здорово помогла моим изысканиям. Плавсредство, почти круглое, с плоским днищем и сильным креном на правый борт, при крещении получило имя «Жиртрест-Пердимонокль» и после ослика было моим главным достоянием. Загрузив в лодку банки, жестянки и сачки вместе с запасами провианта, я поднимал парус и отплывал в компании Писуна, Рвоткина и Роджера, а также иногда совенка Улисса, если он был в настроении. В жаркие дни, когда нечем было дышать, мы обследовали отдаленные бухточки и каменистые, покрытые водорослями архипелаги. Наши экспедиции были настоящими приключениями. Однажды мы наткнулись на целый акр дна, буквально кишевшего морскими зайцами с яйцеподобными, цвета королевского пурпура телами, аккуратной плиссированной оборкой на хвосте и парой странных протуберанцев на голове, удивительно похожих на уши зайца. Сотни этих моллюсков скользили над камнями и песчаным дном, держа путь к южному побережью острова. Они не проявляли друг к другу никакого интереса, из чего я сделал вывод, что это не брачные игры, а какая-то миграция.

В другой раз стая томных, тучных, добродушных дельфинов заметила, что мы бросили якорь в бухточке, и, видимо, привлеченные веселой оранжево-белой цветовой гаммой «Жиртреста-Пердимонокля», они принялись прыгать и плескаться вокруг лодки, выныривали с ухмылками в непосредственной близости и, набрав воздуха, страстно выдыхали через свои дырочки во лбу. Куражистый детеныш даже поднырнул под нашей лодкой, и мы почувствовали, как спина прошлась по днищу. Я, с одной стороны, наслаждался этим прекрасным зрелищем, а с другой – пытался усмирить бунт на корабле. Члены моей команды реагировали на дельфинов каждый по-своему. Писун, никогда не отличавшийся бойцовскими качествами, остался верен своей кличке: весь дрожа, спрятался на носу лодки и тихо поскуливал. Рвоткин решил, что его единственная надежда на спасение – это вплавь добраться до берега, и мне пришлось силой его удерживать. Как и Роджера, уверенного в том, что, если я его отпущу, он в одиночку в считаные секунды расправится со всеми дельфинами.

Во время одной из таких экспедиций я наткнулся на великолепный трофей, который косвенным образом привел Лесли в суд, о чем я тогда не подозревал. Все домашние отправились в город, за исключением Лесли, только начавшего оправляться от сильнейшего приступа дизентерии. Слабый, как новорожденный котенок, Лесли лежал на диване в гостиной, пил чай со льдом и читал внушительный труд по баллистике. Меня он предупредил безо всяких экивоков, чтобы я ему не докучал, и поскольку в город я не рвался, то решил отправиться вместе с собаками в плавание на «Жиртресте-Пердимонокле».

Сидя на веслах, я заметил впереди на водной глади большую груду желтых водорослей, как мне показалось. Водоросли всегда представляли интерес, так как в них таились разные мелкие твари, а при известном везении можно было наткнуться и на довольно крупных созданий. В общем, я направился в ту сторону. По мере сближения я понял, что это не водоросли, а желтоватый камень. Но какой камень может плыть на глубине двадцать футов? Расстояние еще подсократилось, и тут я просто обалдел: это была огромная черепаха! Сложив весла и призвав собак к молчанию, я пересел на нос и застыл в напряженном ожидании, пока лодка скользила к неожиданной цели. Казалось, черепаха дрейфует в глубоком забытьи. Я стал думать, как ее поймать, пока она не проснулась. Сачки и прочее оборудование не были рассчитаны на черепаху длиной фута три, поэтому оставалось только поднырнуть, обхватить спящую руками и каким-то образом перенести ее в лодку раньше, чем проснется. От перевозбуждения я как-то не подумал, что такой монстр вряд ли сдастся без борьбы. Я решил поднырнуть и отрезать ей путь к отступлению. Когда нас разделяли полдюжины футов, я задержал дыхание и нырнул, помолившись напоследок, чтобы всплеск воды не разбудил черепаху, а если и разбудит, чтобы она, соня, не успела обратиться в бегство. И вот я поднырнул и увидел над собой этакую огромную золотую гинею. Я крепко схватил ее за передние лапы, торчавшие из-под панциря кривыми ороговевшими серпами. К моему удивлению, даже это ее не разбудило. Я вынырнул, отдуваясь, на поверхность, не ослабляя хватки, встряхнул головой, чтобы прочистить глаза, и только теперь понял истинную причину. Черепаха была давно мертва, судя по вони и рыбешкам, поклевывавшим ее чешуйчатые конечности.