Птицы, звери и моя семья - [25]

– Я рада, что вы наконец смогли приехать, – сказала она столь же лучезарно, сколь и неискренне. – Входите и выпейте с нами чаю.

Я забрал у него аккордеон и саквояж, мы поднялись на веранду и сели пить чай, посматривая друг на друга. Молчание сильно затянулось, пока Свен жевал свой тост и временами нежно улыбался матери, а та улыбалась в ответ, отчаянно подыскивая подходящие интеллектуальные темы для разговора. Свен проглотил кусок тоста и страшно закашлялся. На глаза навернулись слезы.

– Люблю тосты. – Он задыхался. – Я их просто обожаю. И этим всегда кончается.

Мы залили его чаем, и в конце концов приступ кашля закончился. Свен подался вперед, сложив огромные руки на коленях, белый как мрамор на фоне чудовищно пестрых брюк гольф, и вперился в мать.

– Вы, случайно, не меломан? – спросил он мечтательно.

– Ну… – Мать смешалась, видимо испугавшись подвоха: вдруг, если она ответит «да», ее попросят спеть? – Я, конечно, люблю музыку, но я… не играю.

– Я полагаю, – произнес он смущенно, – вы не захотите, чтобы я для вас что-то сыграл?

– Ну что вы, непременно сыграйте, – воскликнула она. – Прекрасная идея.

Свен улыбнулся ей лучезарно и расстегнул аккордеон. Растянутый, как гусеница, он издал звук, очень похожий на протяжный крик осла.

– Эти мехи наполнены морским воздухом, – сказал Свен, любовно похлопывая по инструменту.

Он поудобнее пристроил аккордеон к широкой груди, прилежно расставил пальцы-сардельки на клавишах и, прикрыв глаза, заиграл очень сложный и изысканный пассаж. Неандертальское лицо Свена приняло такое выражение блаженства, что мне пришлось кусать щеки, чтобы не расхохотаться. Мать же сидела с застывшей маской вежливости, как всемирно известный дирижер, вынужденный прослушивать человека, пытающегося играть мелодию на игрушечной дудочке. Пассаж закончился резким неблагозвучным аккордом. Свен радостно выдохнул, открыл глаза и улыбнулся матери.

– Что может быть прекраснее Баха! – сказал он.

– О да. – Мать изобразила воодушевление.

– Я рад, что вам понравилось. Сыграю-ка я вам еще.

Битый час мы с матерью сидели как проклятые, пока Свен играл одну вещь за другой. Каждый раз, когда мать делала попытку встать, Свен поднимал свою ручищу, будто останавливая движение воображаемого транспорта, и лукаво говорил «Последняя», после чего мать с дрожащей улыбочкой снова откидывалась на спинку стула.

С невероятным облегчением приветствовали мы возвращение из города остальных членов семьи. Ларри и Свен устроили своеобразный танец, пихаясь и ревя, как два бычка, и душа друг друга в объятьях, после чего Ларри утащил приятеля в свою комнату, где они затворились на несколько часов, а до нас временами доносились взрывы смеха.

– Что он за человек? – поинтересовалась Марго.

– Даже не знаю, что тебе ответить, – призналась мать. – Он только и делал, что играл.

– Играл? – переспросил Лесли. – На чем играл?

– На шарманке, или как там она называется.

– Господи, вот чего я терпеть не могу, – воскликнул Лесли. – Надеюсь, он не станет нас этим донимать?

– Ну что ты, дорогой. Конечно нет, – поспешила его заверить мать, но в ее голосе не было уверенности.

И тут на веранду вышел Ларри.

– Где аккордеон? – был его первый вопрос. – Он хочет мне кое-что сыграть.

– О господи, – подал голос Лесли. – Что я вам говорил?

– Дорогой, я надеюсь, он не будет играть на нем весь день? – взмолилась мать. – У меня после одного часа голова раскалывается.

– Конечно не будет, – отмахнулся Ларри, забирая аккордеон. – Он хочет мне сыграть одну вещицу. А вам он что играл?

– Очень странную музыку. Композитор на «Б»… что-то связанное со стрельбой.

Остаток дня получился, мягко говоря, тревожным. Репертуар у Свена был неисчерпаемым, и, когда за ужином он решил нам продемонстрировать начало вечерней трапезы в шотландской крепости и принялся маршировать вокруг стола, играя заунывную мелодию, похожую на заезженную пластинку, я понял, что нервы у домашних сдали окончательно. Даже Ларри сделался каким-то меланхоличным. Роджер, не стеснявшийся выражать чувства на людях, подытожил свое отношение к музицированию следующим образом: запрокинул голову и мрачно завыл. Обычно такое с ним случалось только при исполнении национального гимна.

Но после трех дней пребывания гостя в нашем доме мы более или менее притерпелись к его аккордеону, а сам он успел всех обаять. Свен источал простодушную доброту, и, что бы он ни делал, на него невозможно было обижаться, как не обижаешься на младенца, писающегося в подгузник. Он быстро завоевал расположение матери, после того как она оценила его кулинарные таланты; у него всегда была при себе толстенная тетрадь в кожаном переплете, в которой он записывал новые рецепты. Мать и Свен часами пропадали на кухне, уча друг друга готовить свои любимые блюда, результатом чего являлись трапезы столь обильные и великолепные, что у нас у всех пошаливала печень и страдал желудок.

Как-то утром, примерно через неделю после своего приезда, Свен зашел в мою комнату, которую я гордо называл кабинетом. Вилла была такая огромная, с таким количеством комнат, что я уговорил мать выделить мне и моим подопечным отдельную.