— Куда летите?
— Так… — ответил Воржишек неопределенно. — Мы думали, что и ты пойдешь.
— Нету времени. Надо отнести белье в прачечную прокатать…
— А ты сам дома прокатай скалкой для лапши, — сострил Вотыпка.
Все засмеялись, а Итка сказала:
— Ты с ним говорил?
Я не сразу понял и только потом сообразил, что речь идет об Индре Новачеке.
— Нет… — признался я неохотно.
— Но мне эти фотографии просто необходимы.
— Фотографии… — усмехнулся Воржишек, потому что ничего не понял. — Если ты, Итка, захочешь, я для тебя сделаю нечто сверхъестественное!
— А что, Ярда? — поинтересовался малыш Златник.
— Статую! — промолвил Воржишек и добавил, что еще фараонам было известно: папирус уничтожит огонь или ветер, а статуи остаются навсегда.
— Ты что же, собираешься лепить меня? — неуверенно спросила Итка.
— Хоть завтра!
— А больно не будет?
— Это еще почему?
И все же осторожная Итка попросила, чтобы Воржишек сначала сделал еще чью-нибудь статую.
Свою кандидатуру выдвинул Венда Вотыпка.
— Значит, до завтра! Приходите к нам во двор! — крикнул Воржишек, и все они помчались прочь.
Я домыл порог, вылил воду и страшно озлился сам на себя: мне такое никогда и в голову не придет.
Резиновые колеса подскакивают на неровной мостовой, я крепко держу тележку за ручки и бегу к прачечной. Бабушка помогла мне снести корзину с бельем вниз к самому дому и прибавила несколько важных советов, видимо, для того, чтоб вместо прачечной я не завез белье куда-нибудь еще.
В прачечной, где есть каток, я немного задержался. Мне сказали, что белье будет готово во вторник. Не забыть бы!
Я повернул пустую тележку и собрался вернуться домой. И тут мне пришло в голову, что Итка с ребятами пошли, наверное, на поле под Зебин. Я быстро меняю направление и мчусь по переулку мимо костела, толкая впереди себя тележку. Удержать ее не так-то просто. Она как сумасшедшая вырывается из рук и во что бы то ни стало хочет врезаться в проволочную загородку или к Длоугим в калитку. Но я укрощаю ее.
На поле никого нет. Только четыре вбитых в землю колышка. Это ворота необозримого футбольного поля. Я оставляю тележку на дороге и медленно иду к воротам. Странно: всегда здесь полно мальчишек и девчонок, мы гоняем в футбол или играем в волейбол без сетки, но сегодня я брожу по увядающей траве один. Может, по телевизору передают что-нибудь стоящее и все торчат дома или собрались на площадке за спортзалом? Не знаю.
Я перехожу от ворот к воротам — это двадцать пять больших шагов, — и одиночество сжимает мне сердце. Когда я оглядываюсь, то вижу за спиной Стржибровице: две башни костелов, ратушу, квадратики крыш. Я отдаю себе отчет: мне необходимо видеть ее, чтоб отогнать горькие мысли, которые бродят в моей голове.
Я бегу обратно к тележке, но уголком глаза замечаю несколько лиловых точек. Я останавливаюсь. Там, где траву не вытоптали наши оспаривающие мяч кеды, растет дикий шафран. Я рву цветы для мамы: она будет рада, она всегда улыбается, когда я приношу ей цветы.
У меня уже полная охапка. Интересная особенность — у шафрана нет листьев! По крайней мере я не обнаружил ни одного. В руке у меня бледные стебельки. Я роюсь в карманах в поисках веревочки. Тщетно. А травинки так пересохли, что ломаются при первой попытке обернуть их вокруг букета. И вдруг я натыкаюсь на остатки бумажного змея. Я осторожно отрываю уголок и обворачиваю стебельки.
Я бешено мчусь к дому. Тележку убираю в сарай и, перепрыгивая через две ступеньки, влетаю на свой этаж. Перед нашими дверьми стоят желтые туфли на невысоком каблучке. Мама уже пришла! Я, словно ураган, влетаю в кухню и ору:
— Мама, я тебе…
И обрываю свой восторг на полуслове. Потому что на диване сидит мамин дружок Владимир. Он снял пиджак и распустил узел галстука. Вокруг полно развернутых газет. Мама стоит возле плиты и наливает в маленькие чашки воду. Кухню наполняет аромат сигарет и кофе.
Мама обернулась и мило, как только сумела, улыбнулась.
Он отложил еще одну газету, поглядел на дверь и без тени удивления, эдак само собой сказал:
— Привет, Гонза!
Я ему не ответил. Я сморщил лоб и несколько секунд наблюдал за тем, как мама несет к столу подносик с сахарницей и двумя чашками кофе. Она поставила поднос и снова поглядела на меня. Видимо, она заметила цветы, потому что сказала:
— Это мне?
Я сжал губы.
— Нет!.. — бросил я в ответ и глубоко вздохнул. Я чувствовал, что у меня в груди не хватает воздуха.
— Бабушке? — Мама задала этот вопрос спокойно и положила по два кусочка сахару в каждую чашку.
Я даже у дверей слышал, как они зашипели в темно-коричневой пене.
Я ничего не ответил. Должна же она понимать, как оскорбляет меня, вот так вот запросто приводя его домой.
— Я думала, что получу сегодня цветы, — сказала она.
— Пусть он тебе носит! — закричал я и кивнул головой по направлению к дивану. А потом сделал два-три шага к печке и со всего размаха швырнул цветы в ведерко с углем.
— Гонза!!! — ужаснулась мама, словно я сделал что-то неприличное.
Я криво усмехнулся.
— Как ты себя ведешь? — продолжала она.
— Нормально… — сказал я и медленно пошел обратно к дверям.
Мама наверняка собиралась добавить еще что-то, но он сделал ей быстрый знак рукой, и она умолкла.
