Я был абсолютно уверен, что он стоит в дверях, но не оглянулся. Дым горящей сигареты вскоре проник ко мне, к шкафу и полкам с коробками, приятный сладковатый запах щекотал мой нос. Зачем он пришел сюда? Его послала мама? Нет, она этого никогда не сделает! Наверное, он сейчас начнет меня уговаривать, поучать, даст минимум тысячу советов, ведь он взрослый человек, он в жизни кое-что повидал! Бабушку они, конечно, отправили за чем-нибудь в город, чтобы остаться наедине и поговорить без свидетелей.
Он упорно стоит у дверей, опершись о сучковатый косяк, и молчит. Наверное, ждет, когда я сам заговорю. Ошибается!
Я с трудом вытаскиваю самый нижний ящик. В нем лежит обломок окаменевшего хвоща. Он весит более десяти килограммов. Мне приходится держать его обеими руками. Я кладу его на столик, на поверхность попадает луч света, и я четко вижу следы листочков.
Я хочу засунуть ящик обратно, но он не лезет. Я стискиваю зубы и начинаю яростно дергать ручку взад-вперед. И тут меня кто-то легонько отодвигает в сторону.
— Ну-ка! — говорит он так, будто мы уже сто раз вместе преодолевали подобные трудности. Он вытаскивает ящик, потом сует внутрь свою ручищу и выгребает пригоршню раздробленных камней. А потом совсем легко вставляет ящик обратно.
Я злюсь на себя: такой пустяк, а я не догадался. Он, конечно, ждет, что я стану его благодарить. Еще чего! Не дождется!
Он отряхнул руки и уселся на старый стул, у которого я отпилил спинку, чтоб втащить в беседку. Стул подозрительно заскрипел.
Я помалкиваю. Он этого вовсе не замечает и продолжает абсолютно спокойным голосом:
— Когда я был мальчишкой, я собирал старые часы. И будильники, и шварцвальдки, с боем и без боя, висячие, стоячие — словом, всякие. Насобирал полный чердак. Да только в один прекрасный день отец их все вышвырнул, потому что я на чердаке зажигал свечу, чтоб лучше видеть свою коллекцию. Этого отец не мог вынести. Всё выкинул во двор. Я никогда уже больше не собирал часов. Наверное, от возмущения… У тебя сколько камней?
Я опять промолчал. Стал дописывать табличку, чтоб вложить в новую коробку.
Он тоже на какое-то время умолк. Обвел взглядом черный пол, куски камней и вдруг произнес:
— Гм… Значит, ты решил со мной просто-напросто не разговаривать, так? Как хочешь. Набиваться не стану, не имею такой привычки. Я только хочу заметить, что в семье ты не один. Думаю, ты уже достаточно взрослый, чтоб понять, что мама больше не хочет жить одна. У тебя, Гонза, есть школа, ребята, коллекция камней, скрипка… Ты когда-нибудь задумывался — а какие же радости есть у твоей мамы? Наверное, не задумывался. Попробуй! Может быть, тебе придут в голову очень серьезные мысли. Может быть, ты обнаружишь в себе эгоизма больше, чем предполагал…
Он поднялся и сделал два шага к дверям. Тут он обернулся и очень веско сказал:
— И еще вот что, Гонза! Я твою маму люблю. И хочу, чтоб мы поженились. Тебе с этим придется считаться!
Он быстро вышел. В окно я видел, как среди яблонь мелькает и ломается его тень. Надвигался вечерний сумрак.
Вдруг я почувствовал, что мои мысли, словно лист бумаги, разорваны на мелкие кусочки. Мне хотелось бить ногой шкаф и реветь. Плюнуть на все и бежать к маме — умолять о прощении.
Я сидел на стуле и тупо глядел в окно. Долго, бесконечно долго, потому что знал, что сейчас не могу идти домой.
В половине шестого меня позвали.
Это была бабушка. Она вернулась из города. Я уже мог подняться наверх.
В субботу, в десять, мы собрались у Воржишека во дворе. Ярда принес из кухни два стула и положил на них гладильную доску. Потом велел Венде Вотыпке улечься на это сооружение. Вотыпка неуверенно поглядел на нас, но послушался.
— Вы знаете, как отливают посмертные маски? Точно так же я сделаю с него слепок, а потом всю статую. Волосы и уши слеплю просто руками, это не трудно.
— Ярда, — вмешался малыш Златник, — но ведь Венда еще живой.
Воржишек взглянул на него и серьезно заявил:
— Это не страшно.
Он вытащил из кармана баночку с кремом для загара и так основательно намазал Венде физиономию, что она заблестела на солнце, словно зрелое яблоко.
В ноздри ему Воржишек всунул две бумажных трубочки.
Мы с изумлением наблюдали, как он высыпал в коробку из-под анчоусов пакет гипса, как залил гипс водой и стал с большим знанием дела размешивать щепкой.
Потом он подошел к Вотыпке и приказал:
— Теперь не дрыгайся, закрой глаза и потерпи. Ничего страшного с тобой не случится.
Модель проявила послушность, и Воржишек принялся наносить на ее лицо слой белого гипса. Он заляпал всю физиономию безукоризненно. Мы слышали, как Венда дышит через бумажные трубочки.
Это продолжалось довольно долго. Наконец Воржишек ополоснул у колонки руки и снова вернулся к нам.
— Надо подождать, пока высохнет гипс, — сказал он и самоуверенно взглянул на Итку, та улыбнулась и вдруг вытаращила глаза.
