Птичьи права - [8]

«Ах, осенняя путина…»

Ах, осенняя путина.

Влезла муха в паутину,

Нити тонкие прядет —

Ждет, когда паук придет.

Ах, путина. Спозаранку,

Только выйдешь за порог,

Сразу чувствуешь приманку

Листьев, солнца и дорог.

Ветер вырвется на сушу,

Стаи дыма унесет,

Доброта вплывает в душу

Величаво, как осетр.

Сверху кто-то, строг и светел,

Смотрит — что ему душа!

Тянет, тянет свои сети

Хладнокровно, неспеша….

«В лопухах снует неловко…»

В лопухах снует неловко,

В сонме известковых звезд

Свищет серенький прохвост —

Птичка с детскою головкой.

Чем лопух его привлек,

Тоже — клетка золотая…

Коготком за стебелек

Зацепился и летает.

Тень мясистого листа.

Ни удода, ни клеста…

«Какая праздничная осень…»

Какая праздничная осень!

Сжигаем листья на земле.

Наверно, в жертву их приносим

Серьезной мраморной зиме.

Автобус, шлепая по лужам,

Развозит нас сто раз на дню

Не на базар и не на службу,

А просто от огня к огню.

И девушка в шиньоне русом

Садится важно у окна,

И, проявляя массу вкуса,

Читает Фолкнера она.

В ее глазах потусторонних,

Где больше дыма, чем огня,

Мой приговор: я посторонний

И нет надежды у меня.

Я улыбаюсь неуклюже,

Ведь я и вправду не при чем —

Мне ничего от вас не нужно,

И книгу я давно прочел.

КУРОРТНЫЙ РОМАНС

Чайка вскрикнула во сне.

Значит, лето на исходе,

Значит, где-то белый снег

Образуется в природе.

Он пока еще далек,

Он пока еще в помине, —

Прошлогодний уголек

В нерастопленном камине.

Он пока еще горяч,

Словно полдень на пригорке…

Август весел, словно врач

Со своей микстурой горькой.

По утрам, умывши лик,

«Как здоровье?» — вопрошает…

Что ж затейник-массовик

Так поспешно отъезжает!

В смехотворной тюбетейке

Массовик любезный наш

С незастегнутой петелькой

На рубашечке «апаш.»

Что затеяно меж лодок,

Среди призрачных сетей?

Шквал отчаянья холодный,

Эпидемия страстей?

Помутнеет берег дальний,

Вскрикнет сонный пароход…

Улетальный, прилетальный

Неминуемый исход.

«Из-за пришлого бедняги…»

Из-за пришлого бедняги,

Прошумевшего во рву,

Вдохновенные дворняги

Приседая, цепи рвут.

Вход, уйди и не завидуй,

Посторонним воспрещен.

Вдох — мечта, работа — выдох,

Вдох и выдох — что еще!

Парк, больница, Дом культуры,

Занавески на окне…

Что ты ходишь здесь, придурок,

Громыхаешь в тишине?

По какой веселой пьянке

Громыхаешь на версту

Новенькой консервной банкой,

Присобаченной к хвосту?

ИЗ ПИТЕРА БРЕЙГЕЛЯ

По мокрым лугам, по деревням,

Ходим, полунагие.

Питер и Ганс, Пауль и Ян,

Клаус и другие.

Мы связаны крепкой бечевой

Слабости и недоверья.

Мир состоит из «ничего,»

Да из шершавых деревьев,

Да из поверий, да из росы,

А еще — из болот опасных.

Из милосердия — хлеб да сыр,

А если вино — прекрасно.

Благословен день без труда,

Круглый, как сытный ужин.

У нашего Питера — борода,

Не знаю, зачем это нужно.

Наш старый Питер носит очки,

Для чего, неизвестно —

Зачем подавать богачу пятачки

И глухонемому песню.

Наш добрый Пауль жирней каплуна.

Его невеселый дискант

Звенит над нами — Найдется жена,

И он ее будет тискать.

Зачем оленю седло и хомут,

Сазану — крючок во рту,

Зачем бородавка на нос тому,

Кто ценит свою красоту!

Идем, не веря своим ногам,

Большим от налипшей гнили,

Питер и Ян, Пауль и Ганс,

Клаус и другие.

У бедного Яна нет колпака,

Зато у него есть лютня,

Есть в рукаве большая рука,

А вот пальцев нет, абсолютно.

Зачем кабану охотничья дробь,

Безрукому — плуг или молот,

Зачем горбатому плоский гроб,

Если он еще молод?

У Ганса в руках заржавленный нож,

За поясом — Смит и Вессон,

Он с этим оружьем безумно похож,

А на кого — неизвестно.

Зачем волосатому парик,

Дьяволу — Дух святой,

Зачем старику другой старик,

Отраженный в кадке с водой…

Идем, спотыкаясь, от окон к дверям,

Идем от могилы к могиле —

Питер и Ганс, Пауль и Ян,

Клаус и другие.

«Прошелестит звезда…»

Прошелестит звезда

По колее небесной.

Покажется — беда,

На самом деле — бездна.

Протащится вагон,

Гремя ночными псами,

Покажется — закон,

А это — расписанье.

Движение пера

Благословится дрожью.

Послышится — ура,

Почудится — о, Боже…

И вот уже труба

Гласит: “Пора, сдавайся,”

Покажется — судьба,

А это дядя Вася

Поставив пятки врозь,

Поет у магазина,

Как отощавший лось,

Веселый от бензина.

«Часы пробили. В доме воскрешен…»

Часы пробили. В доме воскрешен

Старинный дух, древесный и овчинный.

И, как ни убедительна причина,

Я здесь и неуместен, и смешон.

Из крепкого махорочного мрака

Воинственные воскресают сны…

А я родился под созвездьем Рака,

Под бледным покровительством Луны.

И ни ружье, ни нож, ни шкура волчья

Не для меня. Ни сердцу, ни уму.

И если я порой зверею молча,

До этого нет дела никому.

(А темный потолок в ажуре

Витков, сучков, паучьих лапок,

Чужая ночь в овечьей шкуре

Ворочается с боку на бок.)

Но вот уже в ушаты и кувшины

По подоконнику сползла сырая мгла,

Уже ошеломленные вершины

Шарахнулись от легкого крыла.

Часы пробьют, кукушка запоет,

Как будто сердце по лесу летает,

Садится, что-то скудное глотает,

И снова продолжает свой полет.

«Да не судимы нелюдимы…»

Да не судимы нелюдимы,

Невозмутимые, как дом.

Висит паук в углу картины,

Изображающей Содом.

Хозяин венский стул в охапку

Сгреб, как медведь виолончель.

Поправил кошку на плече,

Погладил выгнутую лапку.

Пил самогонку, не пьянея,

Посуду мыл, дрова колол,

Пока я вздор и ахинею

Из благодарности молол.

«И ветер в щели, и вода сквозь пальцы…»