Пташка - [9]

— Ты что, милая? — встревоженно вскинула Тина брови. — Ну что ты, не надо... Если не хочешь, я уйду. Не трону тебя.

— Нет! — Громкий шёпот-выдох, а руки Зейны цепко обвились, пальцы ворошили ёжик на затылке Тины, губы сами льнули, ловили нежность, пили её, как тёплое молоко с мёдом. «Ещё как тронь! — звали они, жадно отвечая на поцелуи. — Теперь уж — точно тронь...»

Мурашки... Мокрые ступни озябли, а руки Тины, изучив уже все местечки, явно тяготели к самому мягкому, то и дело стискивая его. Тихонько засмеявшись, Зейна шепнула:

— Тин... Я уже замёрзла тут.

Та тоже выдохнула ей в губы смешок.

— Прости, родная. Пойдём скорее... Вон там у тебя кровать, да? Сейчас, пташка... Сейчас согреем крылышки твои.

С Тины тоже упала одежда. Омовение закончилось, едва начавшись: Зейна была унесена на руках в каморку-спальню при непрерывных поцелуях. На сон ей осталось не пять часов, а уже три с половиной: полтора из них на узкой скрипучей кровати творилась любовь. Она выписывалась энергичными мазками, широкими и щедрыми, простыми, как чёрный военный хлеб. За ширмой стоял тазик, в окно барабанил дождь, кругом была война.

— А ты меня любишь? — спросила Тина, уткнувшись носом в длинные, спасшиеся от стрижки волосы Зейны.

— М-м, — простонала та. — А сама как думаешь, глупыш? Спи давай. Три с половиной часа до подъёма.

— Я тебя люблю, пташка моя крылатая.

— Ну ладно, и я тебя.

— Вот, то-то же. Всё, не мешаю. Отдыхай, воин мой родной. Я завтра обязательно скажу, чтоб тебе шоколад давали. Потому что без шоколада — это не дело.

В сон Зейна провалилась стремительно и сладко, как в растопленный шоколад. Мгновение — и внутренний нервный будильник толчком разомкнул ей веки. Рядом посапывала Тина, они были укрыты одним одеялом и ютились на одной подушке. От мокрой зябкости несостоявшегося купания не осталось и следа, согрелись они ещё как. Ни одного не обогретого местечка не осталось на теле Зейны. Картинками-вспышками вспомнились ласки, от их сладких отголосков снова пробуждалось горячее, властно-жадное жало между бёдер. Тинка там побывала. И ещё много где.

А в мастерской раздался стук.

— Кхм! Кхм! — откашлялся кто-то.

Зейна узнала голос Зиры. Та уже вошла и увидела достаточно: их с Тиной одежда так и осталась там, на ширме и на полу.

— Госпожа генерал-полковник, одну минуточку! — крикнула Зейна сквозь закрытую дверь каморки. — Мы... ой (мысленно она сказала кое-что покрепче «ой»), то есть, я не одета. Разрешите? Буквально одну минуточку!

— Да уж вижу, — хмыкнула Зира. — Хорошо, я зайду через минуту.

Проснувшаяся Тина зевала и потягивалась. Зейна затормошила её:

— Быстро! Начальство уже тут, одеваемся! Шестьдесят секунд пошли!

Оделись они молниеносно, уложившись даже меньше, чем в шестьдесят секунд. Голова гудела от недосыпа, в теле была противная слабость. А на рабочем столике рядом с красками стоял высокий стакан с молоком и лежала круглая маленькая булочка на блюдце. С корицей, как Зейна любила. Откуда это тут взялось? Сконфуженная до малинового цвета ушей Зейна издала нежный стон: Зира принесла, кто же ещё. Завтрак. Та считала, что питаться раз в день — перебор, каким бы архиважным и сверхсрочным ни было задание. Видимо, хотела тихонько оставить и уйти, пока Зейна спит, а тут такое. Да уж, «кхм».

Зира вернулась в мастерскую. Тина вытянулась по стойке «смирно»:

— Здравия желаю, госпожа генерал-полковник!

— Вольно, — усмехнулась та. И добавила с многозначительным движением брови: — Ну, судя по всему, утро сегодня «ой» какое доброе. (Зейна, уловив добродушный подкол, невольно залилась краской). Детка, перекуси перед работой. Питаться надо регулярно!

— Спасибо вам большое, — смущённо сказала Зейна и чмокнула её в щёку.

Зира ответила ей тем же. Как только дверь за ней закрылась, Тина с Зейной одновременно прыснули.

— А она права: утро и правда замечательное, — сияя нежностью в глазах, сказала Тина.

Да, в эту ночь спать им довелось совсем мало, но к ощущению дрожи усталых нервов у Зейны добавлялось нечто более сильное, живительное — счастье. Оно, как каркас, держало её, не давало расплыться и сникнуть. Случившееся было прекрасно и правильно. Оно зрело уже давно, и вот — расцвело, озаряя её сердце окрыляющим светом.

Они не могли расстаться ни на минуту, оторваться друг от друга было невыносимо. Родные синие глаза, улыбка, смех, тепло объятий — всё это казалось волшебной сказкой, и Зейне порой хотелось себя ущипнуть, чтобы убедиться, что это реальность. Её нервы были напряжены этим счастьем, но рука с кистью не дрожала. В неё вливалась новая, более мощная, вдохновенная сила.

К следующему обеду Зейна получила плитку шоколада: Тина выполнила своё обещание, и Зира нашла её предложение дельным. Оно незамедлительно было претворено в жизнь. Кисть снова летала по холсту, а за щекой у Зейны таял сладкий ломтик. Она смаковала удовольствие, растягивала его, отщипывала по кусочкам, а Тина говорила:

— Вот-вот, самое то для поддержки сил!

А сладость шоколадных поцелуев не могла сравниться ни с чем.

Зейна закончила оставшиеся четыре пары крыльев точно в срок. Собственно, сроки и не оговаривались жёстко: в таком особенном, необычном деле не могло быть чётких рамок и норм выработки. Это не фабрика, на которой существовал план производства. Но Зейна сама спешила, выкладывалась, отдавала себя этой работе до изнеможения. Никто не приказывал ей закончить к определённому дню, она просто старалась выполнить задание как можно скорее, и её единственным начальником и контролёром стала её собственная совесть. Это был её священный долг, с которым и речи не могло идти о расхлябанности и расслабленности, «прохладной» работе спустя рукава. Шла война, гремели бои, гибли защитники родины. Крылатые воины были нужны для победы. Ей никто не говорил: «К такому-то числу сделай столько-то пар крыльев». Такого не произносилось, ей сказали лишь: «Мы рассчитываем на вас» — и всё. Но всем было понятно, что это означало: «Разбейся в лепёшку, а сделай». И она разбивалась.