Пташка - [7]

— Какими... судьбами? — только и смогла она пролепетать.

— Отпуск дали, — улыбнулась Тина, помогая ей подобрать с пола всё уроненное. — На десять дней. И разрешили тебя навестить.

Госпожа генерал-полковник Зира постаралась, без сомнения. Конечно, она, кто же ещё? Иначе не улыбались бы так её глаза, когда Зейна спрашивала её о Тине.

— Ого, сколько наград, — проговорила Зейна, а у самой колени подрагивали от радости, а в груди всё переворачивалось. Так щекотно-сладко вдруг стало, когда их руки соприкасались, подбирая рассыпавшиеся кисти...  — Ну ничего, мне вот за это, — Зейна кивнула на пару крыльев на холсте, которая была у неё сейчас в работе, — обещали орден дать.

Глаза Тины сияли солнечными смешинками, ласковыми, влюблённо-нежными.

— А у нас о тебе легенды ходят. Дескать, ты машину в воздухе на одну ладонь кладёшь, другой прихлопываешь... И мокрого места не остаётся. Ну, в таком примерно духе.

— Да врут всё, конечно, — хмыкнула Зейна. — Я сначала им крылья и хвосты обрываю. Это же самый смак! Ну, а потом уж можно и прихлопнуть.

Тина усмехнулась:

— Чтоб долго не мучился?

— Ага.

— Что ж, тоже правильно. М-да... Слухи о тебе и правда сильно преуменьшены! — Глаза Тины искрились отблесками смеха, хотя губы улыбались сдержанно.

— Мне твоя предыдущая причёска больше нравилась, — призналась Зейна.

Тина провела рукой по стриженой голове.

— На войне не до красоты, главное — удобство. Это я уже обросла немного. Было-то вообще... то есть, ничего не было, ноль. А ты... красивая очень. — Взгляд Тины стал смущённо-тёплым, губы дрогнули в улыбке. — Только выглядишь усталой.

Зейна не стала говорить, что работа над заказом на крылья измотала её. Непосвящённому человеку со стороны трудно было понять. Казалось бы — сиди, рисуй. Но под конец дня Зейна падала почти замертво, будто не кистью водила, а лопатой или кайлом махала. Легче было поучаствовать в нескольких воздушных боях подряд.

— Да, есть немножко, — сдержанно улыбнулась она. — А у тебя как дела?

— Воюем, — ответила Тина, и сдавалось Зейне, что за этим скромным и кратким ответом тоже стояло очень многое, как и у неё.

Не хотелось отрываться друг от друга, а хотелось говорить, говорить бесконечно. Зейна почти с отчаянием посмотрела на холст. Нельзя прерываться ни на минуту, чтобы не выбиться из графика: одна пара крыльев за один день.

— Тин, ты не против, если я буду работать? Разговору это не помешает.

— Да, разумеется! Делай, как тебе удобно. А может, я лучше попозже зайду, чтоб не отвлекать тебя?

— Нет-нет, что ты... Когда ты зайдёшь, я буду уже дрыхнуть без задних ног. У меня подъём в пять утра, пять минут на умывание, до полудня работа, с полудня до часу перерыв на обед, а потом до двенадцати ночи снова работа. Вот такой вот график.

Тина нахмурилась.

— Ничего себе... С ума сойти! Так вот почему ты такая усталая... Слушай, а тебе обязательно вот так?.. Ну, то есть, может, отдыхать можно было бы побольше?

Зейна вздохнула.

— Тин, не могу. Результата этой работы очень ждут. Это очень нужно и важно.

— Но ты же выматываешься!

— Что поделать, Тинок... — Зейна улыбнулась устало и ласково. — Такая у меня тут война. Я ведь не работаю даже, я воюю здесь. Ты с ребятами — там, в небе, а я — здесь, за холстом. Скажи, ты щадишь себя в бою? Нет. Бьёшься насмерть: или ты врага свалишь, или он тебя. Вот и я не имею права расслабляться. И скажу честно, здесь воевать оказалось потяжелее, чем в небе.

Она снова принялась за работу, хотя отчаянно хотелось просто сидеть, бездельничать, пить чай и разговаривать с Тиной. Им было о чём рассказать друг другу, у каждой за плечами накопился опыт — и боевой, и просто жизненный. В последний раз они беззаботно танцевали за несколько дней до войны... Казалось, что с того вечера в клубе для лётчиков прошла целая жизнь. Вечность.

Тина успела поучаствовать в множестве воздушных схваток, три раза её подбивали, но каждый раз она успевала катапультироваться с парашютом. Были и ранения: два лёгких, с которыми она продолжала воевать, сделав лишь перевязку, и одно серьёзное, после которого она месяц провалялась в госпитале. Именно там пришлось так кардинально и не совсем по своей воле изменить причёску. Выписалась она недавно — а тут и отпуск ей дали.

Зейна снова слегка поёжилась, и даже не плечами, а сердцем.

— Вот это, — она провела рукой по лицу наискосок, имея в виду шрам, — тоже... в этот раз?

— Ага, это самое свежее боевое украшение. — Встав, Тина подошла к взгромоздившейся на высокий табурет перед холстом Зейне, мягко взяла сзади за плечи. — Что, очень страшно выглядит? Волосы-то отрастут, а это уже не спрячешь.

Зейна, застыв на миг с нежной болью в сердце, обернулась через плечо, улыбнулась:

— Нет, что ты, Тиночек. Будь у тебя даже всё лицо в шрамах, это меня не испугало бы. Потому что твои глаза — по-прежнему твои, и голос твой, и вообще вся ты...

Руки Тины погладили её плечи.

— Спасибо, Зейна. Чудесная ты. И не только потому что с крыльями.

Усилием воли Зейне приходилось возвращаться к работе, хотя сосредоточиться было и трудно. Хотелось всё внимание отдавать Тине. Но сейчас — война, все личные «хочу» задвигались на задний план. У неё был долг перед маминой «Любовью». Каждый готовый крылатый боец, каждая такая боевая «пташка» — акт воздаяния за погубленное чудо, за растерзанный шедевр света и нежности. Зейна порой даже сомневалась, впрямь ли он рукотворный, или же краски на стену бросила непосредственно мамина душа, её светлая сила... Нет, не месть. Месть — более низкое слово, простое, плоское и пошлое. Неуместное. Отмщение, воздаяние, священная война — уже точнее. Не было врагам прощения за их злодеяние ни на земле, ни на небесах.