Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни - [55]

— Господи, господи, — запричитала хозяйка, открывая перед ними дверь на легкий стук. — А я тут все глаза проглядела. Уж и не чаяла тебя живой увидеть, девочка дорогая, — и она заплакала, обняв Прасковью Яковлевну. — Дочечка у вас чудная, проходите, — растрогано сказала она Якову Алексеевичу, пропуская его в дом.

Тетя Катя встречала беглецов с трогательной заботой, от которой на глаза наворачивались слезы. Она сварила суп и заботливо укутала его тряпками, чтобы не остыл к их приходу. Это подкупало, умиляло, просто заставляло жить и прикладывать старания к победам в любой незначительной ситуации. Прасковья Яковлевна, конечно, тогда не думала о геройстве, о проявлениях человеческой доброй воли, о благородстве и гуманности людских порывов — она просто жила жизнью высоко заряженного духа, и ей это было по плечу, по силам и по сердцу.

— Первым делом ужин, — хлопотала тетя Катя, дав гостям умыться. — Кормить изголодавшегося человека надо осторожно и долго, поэтому не будем терять времени. — Они дружно уселись за стол, и хозяйка всем налила нормальные порции супа, а Якову Алексеевичу — всего один половник. — Через час еще столько же покушаете. А пока что рассказывайте, как же вам удалось вырваться из-за колючей проволоки, прорваться через кордон из немцев и собак, невредимо пройти по городу. Господи, какое бесстрашие…

При хорошем освещении, в тепле и уюте дома, в атмосфере действенной доброжелательности, после свежего сытного ужина настрадавшиеся люди размякли и очень по-разному на это среагировали.

— Пусть папаша рассказывает, коль вы его еще будете кормить, а мне бы спать, — попросила Прасковья Яковлевна.

Тетя Катя постелила ей возле печки, высоко взбив подушки в изножье, для ее ног, чтобы они за ночь отдохнули и хоть немного отошли от отечности. А ее отцу постелила на полу, как он попросил. Только он впал в состояние легкой эйфории, ему хотелось выговориться, и он долго еще рассказывал тете Кате о своих фронтовых делах и о пребывании в плену. А она не забывала через час, потом через сорок минут, потом через полчаса кормить его малыми порциями супа, пока он не сказал, что насытился.

Тогда тетя Катя тоже ушла отдыхать. А Якову Алексеевичу все равно не спалось. Прасковья Яковлевна слышала, как он ворочался, вставал, ходил по комнате. Иногда подходил к ней, гладил по плечам, по спине и целовал через одеяло.

— Доченька моя родненькая, спасительница дорогая, — шептал, стараясь избавиться от чрезмерной, давящей благодарности, выжимающей из него растроганность и вызывающей спазм рыдания в горле.

Под утро, еще не забрезжила заря, Яков Алексеевич разбудил дочку.

— Пора, милая, вставай. Нам надо пройти город до восхода солнца, чтобы меньше попадаться на глаза немцам.

Поднялась и их хозяйка, кинулась готовить завтрак, но Яков Алексеевич, уже освоившись на свободе, взял ситуацию под свой контроль.

— Нет, спасибо за все. Мы позавтракаем в дороге. Нам надо идти налегке, чтобы получалось быстрее, — распорядился он.

В сенях он взгромоздил на спину все ту же котомку со старой одеждой, взял в руки клюку, и в свои сорок пять лет вновь стал похож на древнего старца. Прасковья Яковлевна рядом — в калошах и в портянках до колен — дополняла картину нищих странников. Так они двинулись в обратный путь. Перекрестившись, вышли со двора, навек распрощавшись с тетей Катей и ее дочками. Больше им свидеться не пришлось.

Нельзя было не обратить внимания на то, как влияет настроение на физическое самочувствие. Успокоившись, достигнув цели, ради которой она трудилась и рисковала жизнью, измученная двухдневным переходом и вчерашним целодневным стоянием на ногах Прасковья Яковлевна шла споро, хотя чувствовалось, что и ее отец закалился в ходьбе по фронтовым дорогам. Ему, как колхозному агроному, и так приходилось много ходить по полям, но опыт войны и отступления тоже сказывался. Он, несмотря на измождение, легко справлялся со скоростью, еще и дочку поторапливал.

Вот они спустились к вокзалу, прошли чуть правее от него, пересекли площадь теперь носящую имя Островского, и пошли вдоль Днепра к разбитому деревянному мосту по кривым улочкам местного шанхая — кварталам частных домов. В ночное время здесь было пустынно, зато мост освещался достаточно ярко. Возле него небольшая стайка горожан, работавших на левобережье по приказу немцев, ждала разрешения на переход на ту сторону, и Прасковья Яковлевна с отцом присоединилась к ним. Наконец очередная партия пешеходов преодолела опасный участок, застеленный досками, и немец, отслеживающий поток пешеходов, махнул рукой, дескать, можно идти следующим. Люди дружно двинулись вперед, держась гурьбой, так удобнее было поддерживать друг друга в случае внезапного падения.

На левом берегу основная масса пешеходов пошла прямо, а Прасковья Яковлевна с отцом взяли правее, чтобы выйти к Амур-Нижнеднепровскому вокзалу — они снова намеревались идти по шпалам. А значит, надо было где-то выйти на железную дорогу.

— Вот теперь можно позавтракать, — решил Яков Алексеевич, когда они пришли к вокзалу. — Надо купить хлеба.

— Сейчас, — Прасковья Яковлевна усадила отца на перроне, а сама пересекла площадь и направилась к продуктовым киоскам.