Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни - [54]

Наконец она поняла, что говорит с человеком, отчаявшимся до потери рассудка, что он не внемлет ее словам и убедить его никакой логикой и никакими доводами ума не удастся, хоть она чувствовала кожей, что спасение возможно. Это открытие так поразило ее, что она отшатнулась от отца и прижалась спиной к чужому забору, прикрыв рукой рот, как бы удерживая там невольный вскрик отчаяния. Так они и пошли дальше: Яков Алексеевич по тротуару, а Прасковья Яковлевна — вдоль заборов, слепым движением рук ощупывая их, словно желая увериться в существовании рядом чего-то основательного и надежного, обо что можно опереться. Молчание не было тягостным, ибо Яков Алексеевич посчитал, что дочка согласилась с его настояниями и сейчас старается свыкнуться с мыслью, что домой ей доведется идти одной и что это нормально, так как на это была его воля. А Прасковья Яковлевна — от растерянности и от невозможности пробить отцовский страх словами — просто выпала из событий, существовала бездумно и бездеятельно, по инерции продолжая идти, прижимаясь спиной к заборам и раскинутыми руками ощупывая их.

И вдруг она прикоснулась к чему-то зыбкому. Невольно нажала сильнее, и оно поддалось, отклонившись от руки. Это была калитка, не закрытая на защелку. От легкого толчка Прасковьи Яковлевны она открылась, предоставив путникам свободный вход внутрь ограды. Прасковья Яковлевна как будто только этого и ждала. Сильным и резким движением она втолкнула отца во двор, притворила калитку и прижалась к ней спиной, закрывая выход на улицу. Яков Алексеевич сначала опешил, а потом ринулся прорываться назад. Завязалась стычка, возня с тяжелым дыханием, вскриками и всхлипами. На эти звуки из веранды вышли хозяева — мужчина средних лет и молодая женщина.

— Что случилось? Кто вы такие? — вполголоса проговорил мужчина, скорее, для порядка, потому что тут же остановился и начал присматриваться к странным людям, стараясь понять, что с ними происходит.

— Помогите, — выдохнула Прасковья Яковлевна, — уговорить отца на побег.

— Мне назад надо, — повторял между тем Яков Алексеевич. — Пустите.

— А вы пройдите сначала в дом, — уверенно сказал мужчина и, подойдя к Якову Алексеевичу, обнял его за плечи. — Время же еще есть, вот и поговорим без нервов.

То ли этот спокойный тон, то ли неожиданное гостеприимство, то ли вид молодого уверенного в себе мужчины произвели на пленного увещевающее впечатление. Он враз успокоился и покорно пошел в веранду.

— Спасибо вам, — прошептала Прасковья Яковлевна, проходя мимо радушного хозяина.

— Все будет хорошо, — ответил тот, и ему хотелось верить, будто над миром простиралась его власть. — Сейчас мы выпьем чаю, и все у нас получится.

Пока хозяйка готовила чай, Прасковья Яковлевна вынула из своего мешка одежду отца и предложила ему переодеться в домашнее. Беглец больше не сопротивлялся. Воля молодого мужчины, капелькой перелившись в несчастного настрадавшегося человека и став в нем верой в лучшие дни, творила чудеса.

— Я только обуться не взяла, некуда уже было, — хлопотала Прасковья Яковлевна, поправляя на отце одежки, висевшие теперь, как на колышке.

— Ничего, — отвечал отец. — Дойдем как-нибудь. Мои красноармейские ботинки и на ботинки уже не похожи. Зато теперь мягкие стали и удобные.

Пока Прасковья Яковлевна и ее отец пили чай, хозяин дома вышел из веранды. Возвратился не сразу, но зато принес такой же, как и у Прасковьи Яковлевны, видавший виды мешок и настоящий стариковский посох. Затем уложил в этот мешок лагерную одежду Якова Алексеевича, прикрыл ее сверху освободившимся мешком Прасковьи Яковлевны, завязал и поставил у порога.

— Заберёте эти вещи с собой, — научал он. — А то по нынешним временам негоже путнику идти с пустыми руками. Вооружите своего отца посохом и делайте вид, что он слепой, а вы — его поводырь.

Невольный помощник все время обращался к Прасковье Яковлевне, видя, что ее отец еще не пришел в себя и вряд ли что-то запомнит из сказанного.

Выйдя от этих людей, Прасковья Яковлевна и ее отец, окунулись в ночь, наполненную, к их ужасу, неясным топотом множества ног, звуками беготни, свистками немецких патрулей и лаем волкодавов. Казалось, что даже лунные тени сорвались с мест и носятся в воздухе по какой-то необъяснимой надобности. Эхо дальних криков и хлопки выстрелов действовали на них угнетающе. Они замирали при каждом ближнем шорохе, отскакивали от каждого шевеления, замеченного рядом. И все же, вверившись воле провидения, упрямо продвигались с наклоненными головами, выбирая укромные и затененные места.

А город стоял в осенней торжественности достаточно сильно освещенным и убранным, здесь не видно было местных жителей, зато немцы высыпали, как специально, с вызовом, с куражом демонстрируя свою раскованную ночную жизнь. Они вальяжно прохаживались по освещенным дорогам, избегая плохо просматриваемых участков, громко говорили и без конца смеялись.

Тот путь, который утром Прасковья Яковлевна старалась пройти помедленнее, чтобы не оказаться у тюрьмы слишком рано, теперь почудился ей длинной в сто верст — так они с Яковом Алексеевичем набоялись и настрадались, преодолевая его в новом качестве, в качестве беглецов, преступников перед утвердившейся здесь вражьей властью. Во двор к тете Кате зашли с оглядками и опасениями, все-таки не хотелось, чтобы их тут кто-то увидел.