Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни - [57]

— Ну что, дочка, — остановился он, выйдя со двора. — Теперь я поведу тебя. Идти по шпалам далеко. Тут можно добраться напрямик, полями. Пошли?

— Пошли, — согласилась Прасковья Яковлевна.

К вечеру они пришли в какой-то хуторок, затерянный в степях. Попросились на ночевку, и тут же нашли у безотказных людей приют, горячий ужин и постель на полу из ароматной свежей соломы. В эту ночь Яков Алексеевич, наконец, спал, и даже утром проснулся чуть позже обычного. Но Прасковья Яковлевна не волновалась — накануне они преодолели гораздо больше половины пути, так что запас по времени у них оставался.

— Сегодня мы будем дома, — мечтательно сказал Яков Алексеевич, вновь ударив посохом о твердь дороги, на которую они вышли, когда покинули последний ночлег в чужом доме.

— Еще один рывок, — отозвалась Прасковья Яковлевна.

Конечно, полями идти было труднее из-за травяного сухостоя и рытвин, и путники часто присаживались отдыхать то на сваленные в кучи сухие будыли подсолнечника, то на стебли кукурузы. Подпитывали себя тоже дарами полей: щелкали сухие семечки подсолнечника, ели оброненную при сборе урожая морковь, и даже на обед запекли в костерке несколько картофелин и разломленную на куски свеколку.

— Не даст мать-земля землепашцам помереть с голоду, — приговаривал Яков Алексеевич, посыпая солью запеченный картофель. — Накормит. А вот хоть бы это можно было бы съесть, — и он потянул с земли какой-то стебель, на который Прасковья Яковлевна не обратила бы внимания. — Тоже годится при случае.

Их проход от места последнего ночлега до дома можно было бы считать почти легким, если бы Прасковья Яковлевна не почувствовала, что натерла внутреннюю сторону бедер, так что дойдя до славгородской станции, уже не могла ступить шагу.

— Я не могу идти дальше, — призналась она.

— Тут немного осталось, менее трех километров, крепись, потерпи, — просил ее отец.

Прасковья Яковлевна крепилась, но чувствовала, что потертости начали покрываться влагой, увеличивающей трение и усиливающей боль при ходьбе. Путники как можно больше спрямляли путь, после вокзала взяли чуть правее, чтобы из-за станционного бугра выйти на свой конец села. Но Прасковья Яковлевна, измученная болью, уже просто кричала при каждом шаге.

— Папаша, идите домой сами. Скажите хлопчикам, пусть возьмут тачку и приедут за мной. Я не дойду сама, — просила она.

— Я не брошу тебя одну в степи, — упрямился отец. — Ложись мне на спину и цепляйся за шею. Я буду тянуть тебя, а ты чуть-чуть перебирай ногами.

— Но мне-то как раз и больно перебирать ногами.

— Давай попробуем.

От станции до первых славгородских усадеб они добирались неимоверно долго. Но вот, измучившись вконец, вышли к задам огорода Семена Алексеевича, брата Якова Алексеевича. Однако у тех дома никого не оказалось, и путники, кое-как проползя по меже, вышли на главную дорогу села — профилировку. Тут уже можно было бы оставить Прасковью Яковлевну, чтобы потом вернуться за ней с тачкой. Но показалась крыша родного дома, взору открылся весь двор и огород. Дойти туда оставалось не более трехсот метров. А более всего подстегнуло еле передвигавшихся путников то, что впереди они увидели Евлампию Пантелеевну с сыновьями. Те сообща тянули тачку, доверху груженную стеблями кукурузы. Евлампия Пантелеевна дергала тачку за дышло, а мальчишки подталкивали сзади.

Эта картина придала Прасковье Яковлевне и ее отцу сил, они увереннее заковыляли следом, радуясь, что их не видят. Так они преодолели часть пути до поворота на свою улицу, затем до своей усадьбы, зашли во двор и остановились. Обессиленная болью Прасковья Яковлевна висела на плече отца, а тот плакал, опершись посохом о землю и положив на посох голову. Евлампия Пантелеевна развернула тачку задом к стенке сарая и отпустила дышло, разгружая стебли. Тут она повернулась лицом к улице и увидела дочь и мужа.

— Яша! Ой, Яшенька! — неистово закричала она своим зычным певческим голосом. — Родненький мой, любимый!

Она подбежала к мужу и, коротко поцеловав дочь, повела его во двор, обнимая за плечи, а вокруг них скакали сыновья, орущие от радости.

Прасковья Яковлевна растерянно оглянулась и тут заметила свою полуторагодичную дочку, стоящую в углу двора и с серьезным видом взирающую на происходящее. Она была вывожена в грязи, в измаранных перекрученных одеждах и с куском чего-то съестного в руках — все, как и полагается сельскому ребенку. Прасковья Яковлевна припала к девочке и зашлась рыданиями. Ее что называется прорвало, она не в состоянии была остановиться, представляя, что могла погибнуть и ее дочь осталась бы сиротой.

***

Весть о том, что Прасковье Яковлевне удалось увести из концлагеря отца и привести домой, быстро облетела село, незаметно в их двор подтянулись люди. Шли кто с чем, просто у каждого была потребность убедиться, что на войне, где наших бьют и наши отступают, можно уцелеть, можно вернуться живым из вражеских застенков и затем можно будет продолжить сопротивление. Можно! Мужчины поздравляли Якова Алексеевича и выражали одобрение его дочери, женщины расспрашивали о своих родных и качали головами, подойдя к Прасковье Яковлевне. Иные, кто уже получил похоронки, плакали, отогревая душу при чужой радости.