Псоглавцы - [9]

Так, войдя в горницу, жаловалась Дорла старому свекру в ответ на его вопрос о Козине. Услыхав, что гость уже ушел, старик снова молча улегся. На лице его отразилось разочарование. Он был рад каждому, кому случалось заглянуть в одинокую усадьбу, так как всякое посещение означало для него возможность кое-как скоротать несколько минут мучительного, вследствие слепоты кажущегося бесконечным времени; но особенно радовался он молодому Козине, которому лет десять тому назад довелось быть его заступником и спасителем.

Старый Ржегуржек шел тогда в Трганов. Тамошний волынщик заболел, и он должен был заменить его. Вблизи Трганова, когда шел кршижиновским лесом, его остановили два егеря — оба немцы из Тргановского замка. Они были вдрызг пьяны и с трудом ворочали языком, но еще владели им настолько, что могли поиздеваться над бедным волынщиком. Сначала они лишь подтрунивали над Ржегуржеком, но когда он отругал их и хотел идти дальше, они приказали ему остановиться и играть на волынке, обозвав при этом Ржегуржека хамом и поганым крепостным псом.

В волынщике вскипела горячая ходская кровь. Он ответил им крепким словом и не струсил, когда оба немца набросились на него, как рассвирепевшие медведи. Скинув с плеча волынку, он голыми руками защищался от немцев, пустивших в ход тесаки. Не избежать бы старому Ржегуржеку смерти, если бы в самый опасный момент, когда он обливался кровью и ноги его подкашивались, из чащи с громким лаем не выскочил Волк и не набросился на одного из насильников; другого огрел чеканом подоспевший молодой Козина. Разогнав озверевших мерзавцев, молодой Козина взвалил на плечи потерявшего сознание старика и отнес его домой. Немцы все-таки успели выбить глаз старому волынщику; когда израненный Ржегуржек еще лежал в постели, воспалился и другой глаз, и старик совершенно ослеп.

С тех пор старик влачил безрадостное существование и оживлялся только, когда сын брал его с собой в корчму или на посиделки играть первую скрипку, да еще когда он обучал учеников сына игре на волынке.

После этого случая молодой Ржегуржек, Искра, еще больше привязался к Козине. Да и могло ли быть иначе, когда Козина не только вступился за его отца, но и всячески поддерживал старика во время его болезни, частенько навещал его, не забывая приносить с собой всякий раз какой-нибудь гостинец.

Козина, родом из богатого крестьянского двора, старинного и всеми уважаемого рода, с детства подружился с сыном простого волынщика. Когда юный Козина пас коров, его неизменно сопровождал маленький Ржегуржек. Козина предпочитал его всем другим сверстникам, и если собирался побродить, то каждый раз направлялся к одинокой хатке волынщика.

Когда же оба стали взрослыми парнями и начали приударять за девушками, Искра сделался поверенным Яна, а женитьба Яна, которой немало посодействовал веселый волынщик, только укрепила дружбу между молодыми людьми.

Никому Козина так не доверял, как Искре, и никто так часто не выручал его, как Искра.

Оба друга шагали сейчас по направлению к лесу.

После бурной ночи настал ясный солнечный день — редкий день в ноябре. Рассеялись носившиеся еще с утра по небу тучи, ярко светило солнце, и в прозрачном воздухе отчетливо рисовались вершины Шумавы и Чешского Леса. Из лесной чащи доносился порой протяжный, глуховатый гул.

Молодые ходы ничего не замечали. Они молча шагали рядом, погруженные каждый в свои мысли. При других обстоятельствах Искра начал бы разговор какой-нибудь шуткой, но сегодня — а своего друга он знал хорошо — подобная шутка была бы не к месту. Он видел, что с Козиной случилось что-то серьезное. И когда они дошли до опушки, волынщик остановился, повернулся к приятелю и, взглянув ему прямо в лицо своими веселыми глазами, сказал с сердечным участием:

— Эй, дружище, что молчишь, будто у тебя язык отнялся? Ну, выкладывай!

— Искра, скажи чистую правду — что случилось? Что люди говорят обо мне? Что я никчемный парень, так?

— Вот дурень-то! С чего ты взял?

— Ведь родная мать и та мне не верит…

— Как же так?

Теперь остановился Козина. Он повернул к волынщику свое опечаленное лицо.

— Да, да, я не могу больше такого выносить. Это лежит у меня камнем на сердце. Все меня бабой считают. Сыка, дядя драженовский, мать, — все, и ты тоже, наверное! Но вы сами еще большие бабы, потому что никто из вас не хочет сказать мне все в глаза! Господи боже! Если бы вы только знали…

— Да что с тобой, Ян? Что ты плетешь?

— Не удивительно… Слушай, Искра! Я расскажу тебе…

Он на мгновение умолк, затем начал рассказывать. Друзья шли неторопливыми шагами по опушке. Козина рассказывал о вчерашнем вечере, о гостях, постучавшихся к его матери, о том, что он видел в окне и как он все время ждал, что и его позовут, но гости ушли, не вспомнив о нем, словно его и не было в усадьбе, а утром мать сделала вид, будто ничего не случилось, не доверяя ему.

Козина говорил с большим жаром, и волнение его все возрастало.

— Старухе доверяют, а мне нет. Видно, у них есть на это причины, но все-таки они не должны были так поступать. Они думают, — как женился на Ганке, так переменился, не тот парень стал, не та кровь в жилах. Прежде на панов как черт рычал, а теперь… велят ему ходить вверх ногами — пойдет и слова не скажет. Это правда, я стал другой, не такой, как прежде. Кое-что изменилось. Прежде мне все было нипочем. И панам немало от меня доставалось. А теперь боюсь — начну, не сдержусь, как бы чего не вышло. Загублю жену и детей, а дети… если бы ты знал, Искра, что значит любить детей! И все-таки кровь во мне закипала каждый раз, когда я видел, как паны обращаются с нами, как топчут в грязь нас и наши права. И я рвался постоянно на части, не знал, что делать. Не раз я хотел начать, поднять голос, когда вспоминал о покойном отце. Помнишь, как пришло повеление из Вены, что наши права — ничто? Я был еще мальчишкой. В городе, в нашем замке читали эту бумагу, где ходам предписывалось регрейшт зИепОит — так это по-латыни. Я хорошо помню эти слова. Туда созвали всех ходских старост и именитых людей. И я помню, как все кричали, когда читали эту бумагу. Особенно поднялся крик, когда краевой гетман объявил, что отныне ходы должны вечно молчать, так, мол, велят эти два латинские слова.