Псоглавцы - [10]

Никто не поверил, и мой отец тоже. Бедняга схватил меня за руку и сказал: «Ну-ка, прибавь шагу, сынок!» Мы пошли к настоятелю. Отец спросил его, что эти латинские слова означают по-нашему. Настоятель сказал то же самое, что и гетман, и тогда отец схватился за свою седую голову и заплакал. Всю дорогу домой горевали старики и больше всего кляли это самое, ибо нет несправедливости страшнее, чем когда человек защищаться не смеет! Несколько дней отец ходил, как убитый, ни с кем не говорил ни слова. Наконец, вернулся раз из леса, да как ударит чеканом по столу, да как закричит: «Нет, это еще не аминь! Настанет день, и кто-нибудь начнет, и прольется кровь!»

Молодой крестьянин остановился, перевел дыхание и задумался на несколько мгновений. Глаза его горели, лицо раскраснелось.

— Я не могу, братец милый, — начал он снова, — не могу забыть… С тех пор как я стал постарше, я все время думал об этом, и чем дальше, тем больше. Кто-то должен начать, — эта мысль неотступно стояла в голове, и я решил, что начать суждено мне. Я не забывал и отцовское предсказание о том, что прольется кровь. Я не боялся за себя. Пусть я погибну, лишь бы помочь другим, думал я. Подожди, пока не станешь хозяином, говорил я себе… Ну, дальше ты знаешь… Из-за Ганки я забыл все на свете, а там еще пошли дети. Но те старые мысли меня не покидали ни днем, ни ночью. Только… что из этого вышло? Я хотел сделать как лучше, а вышло, так что родная мать не доверяет, словно я не настоящий ход…

— Ну, так плохо они о тебе не думают. Ведь дело происходило ночью…

— Нечего мне зубы заговаривать.

— Да чего ты мучаешь себя? Придет время…

— Вот-вот, и ты такой же, как все! Придет время… а мы пока все проспим.

— Я проспать не хочу, только думаю — если гончая зарвется, попадет волку в пасть.

— Уговорами волка не возьмешь. Хочешь не хочешь, а до драки дойдет. Кто-нибудь должен начать, если мы не хотим быть рабами. И не будем мы ими! — горячо добавил Козина.

— Ты думаешь, что время пришло?

— Если паны ищут наши грамоты, то всякому дураку ясно, что они еще имеют силу. Теперь самое время! Если старосты не начнут, а будут только прятать пергаменты, тогда подниму голос я, и суди меня бог! Так я решил этой ночью!

В это мгновение чей-то могучий голос окликнул молодых людей издалека. Оба обернулись. Внизу, на тропинке посреди поля, стоял человек огромного роста и махал им чеканом, который был, должно быть, обит железом, потому что сверкал на солнце, как обнаженная сабля. По громовому голосу и гигантскому росту они тотчас узнали Пршибека Матея.

Глава четвертая

Пршибек стоял на меже у безлистого куста шиповника, красные ягоды которого кое-где побурели. Ветер играл его длинными волосами, выбивавшимися из-под широкополой шляпы, полами его расстегнутого белого жупана, наброшенным на плечи шарфом и ременными завязками коротких, до колен, кожаных штанов. Несмотря на солнце, воздух был довольно холодный, а вдобавок дул ноябрьский ветер. Но Матей Пршибек и не подумал запахнуть свой белый жупан, он даже камзол не застегнул как следует. Его могучая широкая грудь встречала ветры похолоднее, чем тот, что дул сейчас из-за леса.

Повернувшись к Козине и его спутнику, он уставился на них спокойным, но хмурым взором, губы его были так плотно сжаты, что над подбородком залегла глубокая складка.

Суровый и неподвижный, как изваяние, стоял последний ходский знаменосец. Не пошевельнулся он и тогда, когда обратился к приблизившемуся Козине:

— Где ты шатаешься, Козина, когда у тебя на поле рубят межевые деревья?

При этих словах, произнесенных с деланным равнодушием, молодой ход остановился как вкопанный.

— У меня? Где?

— Там, на глинищах…

— Да кто же?

— Паны.

Козину точно по лицу хлестнули. Кровь бросилась ему в голову, но он все еще стоял, не спуская широко раскрытых глаз с Пршибека, словно никак не мог поверить ему. А суровый ход продолжал:

— Да, да, верно. Я проходил мимо. Там управляющий из Трганова и панские батраки.

— Чтоб их холера взяла! — гневно воскликнул Искра.

А друг его при последних словах Пршибека как ужаленный рванулся с места и помчался в ту сторону, где на глинищах была его пашня. Волынщик со всех ног пустился следом. Оба они летели как на пожар. Впрочем, пожар не так взволновал бы молодого Козину.

Матей Пршибек глядел им вслед и думал:

«Смотри, Козина, как бы тебя не отогнали, как котенка от молока!»

У подножья горы, за которой лежала деревня Уезд, ближе к Трганову, на краю вспаханного поля[4] стояла могучая старая липа. Она шумела оголенными ветвями, казалось, глубоко вздыхала. Последние вздохи. Глубже и глубже с визгом врезалась зубастая пила в могучее тело векового дерева. Тргановский управляющий и двое коренастых панских дворовых стояли под липой и внимательно следили, как ходит пила в руках двух пильщиков, побагровевших от натуги.

Невдалеке в Трганове люди выбегали из домов и с ужасом, с изумлением смотрели, что делают с козиновской липой. Опять насильничают паны! Кто, кроме них, дерзнул бы посягнуть на такое старое, прожившее столько веков дерево, даже если бы оно не было священным уже тем, что служило межевым знаком, признанным древнейшими законами с незапамятных времен!