На занесенной снегом дороге у леса остановились два всадника. Густыми хлопьями падал снег, холодный ветер трепал хвосты и гривы лошадей, и они, опустив головы, жмурились. Один из всадников, привстав на стременах, напряженно вглядывался в даль, другой зябко кутался в воротник своего теплого плаща. Из-за пурги нелегко было рассмотреть местность.
Справа от всадников поднимался косогор, а на нем темный лес под белой пеленой снега. Слева, по краю узкой горной дороги, росли буковые кусты, на которых тоскливо шелестели последние уцелевшие листья. Почти у самой дороги тянулось глубокое ущелье, а за ним возвышались лесистые вершины гор. Откуда-то снизу доносился глухой шум реки — мороз не успел еще сковать ее быстрые волны. Мертво и тихо кругам.
Монотонный шум невидимой воды делал еще более тоскливым и без того печальный зимний день.
— Без толку смотрю, ваша светлость, все равно ничего не видно, — сказал, опускаясь в седло, всадник, ехавший слева. — Но я припоминаю, деревня должна быть где-то здесь близко.
Его светлость буркнул что-то и, дернув поводья, поехал дальше; спутник последовал за ним. Лошади вязли в рыхлом снегу, прилипавшем к ногам. Пурга тут же заметала их следы.
Одиноко стоявшие у дороги рябины сменялись осинами; с ветвей, завидя всадников, слетали вороны, тяжело хлопая крыльями. Путники пришпорили лошадей, но усталые животные, пустившись было рысью, быстро сбавили шаг. Дорога шла то под гору, то снова поднималась вверх, огибая выступ соснового леса.
— Жилье! — воскликнул вдруг всадник, ехавший слева, указывая рукой в ту сторону, где показались темные очертания крыши. Вскоре они увидели ветви раскидистого дерева, а за ним еще одну крышу.
— Наконец-то, — пробурчал тот, что ехал справа, и, хлестнув Гнедого, помчался по направлению к дому, провожатый последовал за ним.
Вскоре они остановились у двух строений. Одно из них оказалось ветхой избой, обращенной фасадом к узкой дороге, другое — сараем. Их соединяли каменные своды ворот. Это была усадьба. Соломенную крышу и ограду покрывал толстый слой снега. Дорогу к воротам замело, и всадникам пришлось пробираться по высоким сугробам — створок в воротах не оказалось. Посреди двора раскинула свои обнаженные ветви старая липа, под которой и остановились путники. Провожатый громко крикнул. Тихо падал снег, лишь в ветвях липы отзывались вздохи ветра. Всадник крикнул еще раз, но ответа опять не последовало, на пороге не появился гостеприимный хозяин.
— Не угодно ли вашей светлости подождать под навесом, пока я разбужу этих хамов?
— Погоди, я сам, — последовал ответ его светлости, и, соскочив с коня, он кинул поводья своему камердинеру. Вытащив из ножен узкую длинную шпагу, молодой человек направился к дому. Шпоры на его кавалерийских сапогах звенели, цепляясь о землю. Толкнув ногой небольшую дверцу, он очутился в темных сенях и, ощупью отыскав дверь, вошел в низкую мрачную комнату, бревенчатые небеленые стены которой были черны от копоти. Стряхнув снег с плаща и отделанной серебром треуголки, господин осмотрелся. Угол занимала большая, давно не топленая печь, возле окна стоял старый стол на трех перекрещивающихся ножках с множеством различных зарубок, посредине комнаты — старая колыбель, разрисованная диковинными цветами, на полке — несколько пустых глиняных посудин.
— Голытьба! Ленивое племя! — сердито проворчал путник и, плюнув, вышел. В темных сенях он наткнулся еще на какую-то дверь, легко открывшуюся при первом же прикосновении. Это был хлев. Но и отсюда не пахнуло на него теплом, не послышалось приветливого мычания скотины — в хлеву было пусто и холодно, Быстро повернувшись, он вышел во двор. Слуга вопросительно посмотрел на него.
— Изверги! В доме ни души, все убежали! — крикнул господин еще с крыльца. — Попадем ли мы, наконец, в деревню?
— А я, ваша светлость, думаю, что это она и есть, — ответил слуга. — Голытьба и впрямь разбежалась… Я уже и там побывал, — добавил он, указывая на сарай. — Все начисто выметено, ни единого колоска не осталось. Бросили хозяйство.
Он помог господину, уже вложившему шпагу в ножны, сесть в седло и быстро вскочил сам на своего Воронка.
— Даст бог, в другом месте больше повезет! — воскликнул камердинер и украдкой озабоченно взглянул на хмурое лицо молодого всадника.
Они выехали со двора. Но и теперь никто не показался из укрытия, где, вероятно, мог прятаться от вооруженных всадников, не вышел, чтобы, усмехаясь, посмотреть им вслед. Подул ветер и быстро замел свежие следы лошадиных копыт. На дворе и в избе было по-прежнему тихо. Но эта мертвая тишина говорила, кричала! Говорила о том, что крестьянин с семьей оставил дом, в котором он родился и в котором с незапамятных времен жили его предки. Родной дом превратили для него в темницу, отцовское поле стало местом пыток. Под угрозой кнута заставляли его работать на чужом поле, а наградой были дыба да железные клещи. Господа-кровопийцы выжимали из крестьян пот и жили в свое удовольствие. А тут ещё, как саранча, налетали то императорские солдаты, то прусские мародеры, которые грабили чешские села и тиранили жителей. Не успели зажить тяжелые раны, нанесенные войнами прошлого века, как начались ужасы Семилетней войны.
