Псоглавцы - [52]

— Следуйте за мной!

На всем пути от Градчан до новоместской ратуши люди останавливались и глядели на необычное шествие. Семеро крестьян, высоких и статных, в белых суконных жупанах и черных широкополых шляпах шагали, окруженные мушкетерами. Один из солдат нес семь тяжелых дубовых чеканов, которые были отобраны у ходов на постоялом дворе; там на минуту остановилось шествие, чтобы арестованные могли захватить свои узелки. Пражские жители с любопытством рассматривали странных «преступников» и особенно крестьянина, которого вел под руку молодой ход. Люди указывали друг другу на арестованных, на их шляпы, на чеканы, на красные ленты, развевавшиеся в петлице жупана у молодого хода. Ходы не разговаривали между собой. Только вначале, по выходе из Градчан, они переспрашивали друг друга: хорошо ли они расслышали, что ходы восстали? Да, все это слышали. Каждый мог сказать словами старосты Иржи Печа из Ходова:

— Да, я хорошо это слышал. Так и сказал тот пан за столом в суде.

— Ох-ох! Что-то будет! — сокрушался Грубый.

— Это, наверное, Пршибек… — угрюмо заметил Козина. Он вспомнил о жене и детях. Когда ходов привели под своды новоместской ратуши, а затем в тюрьму, эта мысль еще больнее резнула его.

— Ну, с богом! — вздохнул Грубый, переступая порог городской тюрьмы. Так прощался он с небом и солнцем, точно не рассчитывая их больше увидеть. Старик в изнеможении опустился на доски, служившие одновременно и ложем, и столом, и сиденьем, и еще раз вздохнул. — Вот что выпало нам на долю! Но что дома, что дома?

Этот вопрос неотступно грыз всех, а в особенности Козину.

На следующий день под вечер к Праге подъезжал экипаж, запряженный парой рослых гнедых. Он обращал на себя внимание тем, что на козлах сидел кучер в костюме домажлицких ходов. У Поржичских ворот экипаж остановился, и из него вышли поциновицкий Пайдар, постршековский Брыхта и «прокуратор» Сыка. Из экипажа к ним нагнулся полный краснолицый человек в черном платье и в огромном парике с ниспадающими на плечи локонами. Он положил руку на дверцу — белую пухлую руку с дорогим перстнем на среднем пальце. Это был дворянин Блажей Тункель из Брничка, которого ходы встретили в дороге. Он часто моргал маленькими хитрыми глазками и скороговоркой объяснял ходам, почему он попросил их выйти здесь и почему он хочет въехать в город один. Он говорил так быстро, что ходы еле поспевали следить за его словами. Прежде чем они могли опомниться, он уже протянул им руку, сладко улыбаясь и назначая место, где они могут найти его завтра.

— С богом, мои милые, с богом! Поужинайте как следует, ложитесь и спите спокойно. Все будет в порядке, все, все! Я подготовил дело прекрасно. Да, да, знаю, все знаю! С богом, с богом!

И пан Блажей Тункель поехал, еще раз помахав им пухлой белой рукой. Перстень ярко сверкал в лучах заходящего солнца.

— Не нравится он мне, — сказал Сыка, провожая глазами экипаж, подъезжавший к воротам.

— И денег требует без конца, — заметил Пайдар. — На дорогу, на экипаж…

Разговаривая, они подошли к Поржичским воротам, но здесь их задержала огромная толпа. В самой гуще они увидели экипаж Тункеля. Стража у ворот остановила экипаж и требовала, чтобы седок вышел. Тот не хотел и с жаром что-то говорил, заявив под конец:

— Как вы смеете задерживать меня? Я прокуратор, дворянин Блажей Тункель из Брничка!

— Вас-то именно я и должен арестовать, — коротко ответил офицер.

— Вы пожалеете об этом, сударь!.. — побагровев, крикнул Тункель. Он попробовал было сопротивляться, но двое солдат вытащили тучного прокуратора из экипажа и отвели его в караульное помещение. Вокруг смеялись и оживленно обсуждали необычайное происшествие. Сыка и спутники слышали, как в толпе говорили:

— Это прокуратор домажлицких крестьян, тех ходов, которых посадили вчера в новоместскую ратушу.

— Я видел, как их вели.

— А ты видел их палицы? А того старика, что еле передвигал ноги?

Ходы переглянулись.

— Вы слышали? Наших уже посадили! Нам в город нельзя!..

— Надо убираться подобру-поздорову!.. — И Пайдар уже готовился повернуть обратно, когда Брыхта остановил его и Сыку.

— Постойте! — сказал Брыхта, вытягивая шею. Кто-то неподалеку рассказывал:

— Что вы, разве не слышали? Их посадили потому, что там, в Домажлице, ходы бунтуют. Убили управляющего и нескольких панских служащих.

Сыка стоял как пораженный громом.

— Это Матей Пршибек!.. — пробормотал он.

— И молодец! — сразу вскипел Брыхта. — Теперь я пойду домой. Матей прав. Надо идти. И поскорее! Я буду с Пршибеком!

Сыка ничего не ответил и только озабоченно покачал головой.

У Домажлицких ворот еще стояла толпа, когда оттуда исчезли ходы: они видели, как арестовали их прокуратора, слышали, что их товарищей схватили и бросили в тюрьму, что весь Ходский край восстал.

Глава двадцатая

Приблизительно за неделю до того, как был арестован прокуратор Блажей Тункель, жена Козины, Ганка, вышла ясным солнечным днем за гумно поискать там рябую наседку, которая вечно заводила своих цыплят в густую рожь. Маленькая Ганалка семенила за матерью и рвала цветы. В поисках наседки Ганка озиралась по сторонам, пока взгляд ее не упал на дорогу, ведущую в город. В эту минуту рябая наседка могла бы проскользнуть с цыплятами мимо ног хозяйки — Ганка ничего не заметила бы; она забыла не только о ней, но и обо всем на свете.