Псковская судная грамота и I Литовский Статут - [30]

Перевод ст. 9 Полицкого Статута, на наш взгляд, может быть следующим: «Если кто перед князем и перед судьями положит в залог добытое насилием (разбоем, ограблением), что именуется “застава”, то от залога половину князю, а другую половину общине Полицкой, выключив часть общинному приставу». Полицкий Статут, похоже, не говорит ни о какой «просрочке залога».

Примечательно, что ст. 9 хорватского законодательного памятника находится в связке со следующими статьями. Ст. 8 гласит: «И кто бы оказался изменником нашего места, т.е. кто бы передал сам себя и наше место другому господину против согласия прочих племенитых людей, – пусть будет выдан как изменник нашей господе и нашему месту, пусть будет изринут вон, а племенщина его пусть будет взята в Полицкую общину, а он сам да не будет больше поличанином».

В ст. 10 говорится: «Если кто предъявит жалобу о каком-либо злодеянии (“сила”) перед князем и перед судьями, дело о злодеянии не может быть оставлено без внимания, оно должно быть взыскано либо с того, на которого поступила жалоба, либо с того, кто принес жалобу»[518].

В Полицком Статуте содержится также понятие «новщина», обозначающее некое противоправное деяние. Как указывал Б. Д. Греков, «…“новщина” встречается в шести статьях (21, 34, 56b, 58, 88, 99). В cт. 34, 88 и 99 термин употребляется в сочетании “сила али новщина”, в 56 b) “позлобица али новщина”, в двух статьях (21 и 99) новщина упоминается, когда речь идет о племенщине, в ст. 58 говорится об иных новщинах, кои направлены ко вреду Полицкой общины»[519].

Б. Д. Греков затруднялся в истолковании «новщины» Полицкого Статута; по его мнению, «…“новщина” – термин очень загадочный». Автор пишет: «Сопоставление силы с новщиной говорит о том, что “новщина” – это тоже преступление. Можно лишь догадываться, в чем оно состояло; это нарушение норм Статута; попытка изменить закон во вред тем, кого призван был защищать этот закон»[520].

В Великом княжестве Литовском бытовал юридический термин «новина»[521].

«Новина» памятников права Великого княжества выступает как нарушение правовых норм. По мысли Ф. И. Леонтовича, «новина» в сочетании с «кривдой» – это обозначение противодействия «старине»; рассматривалось оно как преступление[522]. Все, что «порушало старину», считалось «новиной»[523]. В Великом княжестве Литовском достатутового периода земские обычаи («звечные», «давние», «стародавние») уравнивались с письменным, издавна уложенным законом и противопоставлялись «новине чого з давна не было»[524]. Известна и политико-правовая формула: «Мы старины не рухаем, новины не уводим».

Приведем выдержки из уже рассматривавшегося нами Смоленского привилея 1505 г.: «Такеж клали перед нами третий лист отца нашого короля его милости, который его милость писал до пана Миколаяж Радивиловича о кривдах и новинах, которые месту Смоленскому часу его держания делалися. На первей, что ся тычет (касается) ябедников, которые ходечи по месту людей соромотят и боем клепают и заряживают заряды великие и коли хто бою, а любо и зарядов оттяжется от того, пересуды великии на них наместники и окольничии в оный час бирывали…»[525] «Новина» Смоленского привилея – нарушение традиционных правовых норм, сопряженное c ложными обвинениями – «ябедничеством».

Как представляется, объяснение «новщины» Полицкого Cтатута лежит в одной плоскости с «новиной» литовско-русского права. «Старое» в Полицком Статуте окружено ореолом святости, «новое» – всегда плохо, а «давнее» означает более правое. Для данного памятника права характерна установка на самобытность[526].

Правовой консерватизм подобного рода представляет собой вообще характерное явление эпохи Средневековья.

Консерватизм, по мысли Н. Загоскина, «удерживал славян от всякого стремления к ломке и преобразованиям в сфере правового быта»[527]. В раннесредневековой Норвегии к нормам обычного права относились как к обязательным, нерушимым, а иногда и сакральным установлениям, которые пользовались тем большим авторитетом, чем древнее казались. До момента записи правовые нормы хранились в памяти населения области и знатоков права, которые излагали его содержание на тингах, судебных собраниях. Отношение общества к обычаям было таково, что радикальные изменения в них не допускались[528]. И хотя с течением времени обычай и «старина» претерпевали определенные изменения, обычай трансформировался исподволь, помимо сознания людей, в памяти которых он оставался как будто все тем же[529].

Ф. И. Леонтович отмечал, что «почти нет ни одного памятника древнерусского права, в котором не делались бы ссылки на старый обычай, пошлину[530]. Так, ст. 2 Новгородской Судной грамоты гласит: «А посаднику судити свой суд с наместники великого князя, по старине…». Cт. 3 этого же памятника говорит: «А наместником великого князя и тиуном пересуд свой ведати по старине»[531]. «По старине» предписывает рассматривать дело ст. 24 Новгородской Судной грамоты[532] «Старая правда» упоминается и в ст. 112 Псковской Судной грамоты[533].

Приводившаяся выше ст. 1, р. VI I Литовского Статута разрешает, несмотря на примат письменных законов, отправлять правосудие согласно старому обычаю, в случае если в Статуте не окажется соответствующей статьи. В I Литовском Статуте немало постановлений, предписывающих судить по «старому», «стародавнему» обычаю. Так, в cт. 25, р. VI говорится: «Нижли естли бы ся што пригодило перед судьями, чого бы в тых правех не было описано, тогды то даем на розознане судей под сумненем их, иж они мають, упомянувши на бога, и то сказати водле стародавнего обычая»