Псковская судная грамота и I Литовский Статут - [28]

.

Побратимство, быть может, имеет прямую связь с самим термином «братчина» и, как языческий обряд, вероятно, могло иметь связь с пиром (добавление крови в напиток). Можно предположить взаимосвязь между побратимством и «братчиной» как корпоративной организацией. Ритуальный пир связывал членов «братчины» какими-то общими обязательствами, формальным кровным родством, клятвой и т.п.

Многосторонне характеризует институт побратимства С. М. Толстая: «В народной культуре институт побратимства, как и все другие виды ритуального родства, не только служит инструментом народного права, регулятором социальных отношений и этнических норм, но и наделяется магическими функциями противодействия злу и защиты человека, благодаря высокому сакральному статусу самой категории рода и родства, обеспечивающего кровную связь человека с окружающим миром»[489].

Винодольский Закон гласит: «Йошhе ка годи братhина дили сбор мею собу држана е дати десетину не пуни». В переводе: «Когда какая-нибудь братчина делит сбор между собою, она обязана давать князю десятину сполна»[490]. Речь идет, как можно полагать, о дележе «братчиной» совместно произведенного дохода. Распределение трудовой прибыли, доходов, «сябреного серебра» Псковской Судной грамоты можно предположить и применительно к древнерусским «братчинам». Такое распределение могло происходить во время пира; отсюда и проистекают присущие «братчинам» судебные полномочия для улаживания трудовых конфликтов, споров между участниками «братчин» – «пивцами».

В целом позднюю «братчину» можно охарактеризовать как общинное собрание, в ходе которого могло происходить распределение совместно произведенного дохода, устраивались пиры с представлениями скоморохов, «спортивными состязаниями», разрешались споры[491].

Зарождение «братчины» («братства») как территориально-общинного объединения следует отнести к эпохе родового строя, cвязав этот институт с обрядом побратимства. «Братские» отношения пронизывали многие стороны общинного быта древних славян. Постепенно, по мере того как «родственная связь сменяется территориальной»[492], «братчина» («братство») превратилась в соседский союз.

Можно предположить определенную преемственность между древней «вервью» восточных и южных славян и «братчиной», «братством». Как отмечает М. М. Фрейденберг, «вервные братья» у южных славян времен Полицкого Статута – это наименование «коллективов, известных в более позднее время под названием братство»[493].

Итак, допустимо предположение о том, что «братчина», «братство» – изначально коллектив родственников по мужской линии, ставший впоследствии территориальной соседской общиной. То же самое можно отнести и к «верви», сочетавшей родственные и соседские узы.

Можно предположить, что члены древнерусской «верви» устраивали совместные пиры, что также указывает на возможную связь «верви» и «братчины», «братства». Л. В. Данилова полагает, что «статья 16 Русской Правды, упоминающая об особых пирах в верви (упоминание связано с возможностью “свады” убийства), свидетельствует об идеологическом и бытовом единстве этой общности»[494].

Рассмотрим такие отраженные в южнославянских и восточнославянских памятниках права термины, как «порубы», «застава», «новщина» – «новина».

Cудебник Казимира 1468 г. содержит термин «порубы», не раскрывая его значения. I Литовский Статут в ст. 8, р. IX «…естли бы хто перевес чужий порубал або сеть с перевеся скрал, двадцать рублев грошей»[495]. Статья 10 этого же раздела устанавливает наказание для тех, кто порубал «хмелища»[496].

В историографии XIX в. под «порубами» Судебника Казимира понимали самовольную порубку леса. Исследователи XX в. установили, что под данным термином вытупают противоправные, насильственные действия[497].

«Порубы» Судебника Казимира находятся в комплексе с постановлениями о «наездах».

Cходная терминология известна и средневековому южнославянскому праву. Так, Винодольский Закон употребляет термин «рубане» и производный от него глагол «рубати». Значение этих слов близко «порубам» и глаголу «порубал» Судебника Казимира. О термине «рубане» И. В. Ягич писал: «Глагол рубати, откуда производится рубане, заимствован из итало-латинского языка. Итало-латинское же rubare, robare, raubare – происхождения немецкого. И глагол, и существительное очень употребительны в латинских грамотах Истрии и хорвато-далматинского Приморья, откуда они пришли в простонародное наречие тех же стран. Глагол рубати значит иногда пленять, т.е. захватывать что-нибудь в запрещенном месте и налагать штраф на виновного»[498].

Логично предположить, что термин «порубы» возник подобным же образом, как и термин «рубане» Винодольского Закона (по И. В. Ягичу). Латинский язык (позднесредневековая латынь) обладал в Великом княжестве Литовском статусом «второго государственного языка», и термин «порубы», проделав сходную с южнославянским «рубани» эволюцию, мог быть заимствован из позднесредневековой латыни.

С другой стороны, сложившееся к тому времени западнорусское наречие, носившее в письменных памятниках названия «простая молва», «проста мова», «речь русская», «простый язык», «язык простый русский», «простый руский диалект»