Пшеничные колосья - [6]

— Давай немного отдохнем вон под тем деревом. Попьем воды из колодца.

— Давай, — тотчас же согласился я.

Деревцо оказалось молодой, развесистой грушей, ее ветви отбрасывали жидкую тень, которая вряд ли могла бы защитить нас от знойных лучей солнца. Но колодезная вода утолит жажду. Сколько раз я пил воду из этого колодца! Много лет назад здесь всегда было многолюдно, пригоняли скот на водопой. Пахло тиной, конским потом, а потом и перезревшими хлебами. Куда что подевалось? Нет уже тех луж, где отдыхал скот — все заросло чертополохом, уж нет поляны, почти вплотную к колодцу подступили поля. О прошлом напоминают лишь колодезный журавль, ведро да каменное корытце. Мы уселись под грушей. Тунга достал хлеб и брынзу и продолжил прервавшийся разговор:

— Я не раз думал, как обращаться с людьми. Другое дело, когда все было частным… Тогда каждый отвечал сам за себя… Но раз ты их собрал на общей ниве, за одним столом, все должно быть по-другому… Не так ли?

— Так.

— Однажды Ненкин Ристо… ты ведь его знаешь?

— Знаю.

— Так вот, решил он, не спросясь, проредить с женой кукурузу на Вырта-Бузаалыке. С одной стороны, ему хотелось показать, что он разбирается в земледелии, а с другой — забрать себе все сорванные початки. Держит он теленочка… А наши агрономы как подняли шум, под суд хотели его отдать. Еле спас. Сказал им, что, дескать, это я велел ему… И если бы ты знал, какой это сейчас работник. Лучше него и не сыщешь.

Каких людей создает наше время! В прошлом Тунга был самым обыкновенным мальчишкой. Настоящее его имя — Стоян, потом его стали называть Тенко, потом Тена, а затем появился и Тунга. Именно под этим именем знают его теперь в селе. Совсем незаметно он стал другим. Посерьезнел. Понял, что путь к сердцу человека можно найти, лишь если идти к нему с чистыми помыслами, с чистой любовью…

Немного отдохнув, мы отправились дальше. Мне совсем не хотелось подниматься, но Тунга напомнил, что непременно нужно дойти до Каменного кургана, а путь был немалым. Тот, кому приходилось ходить по полю в послеобеденные часы, хорошо знает, что это такое. Белый свет, идущий от зреющих хлебов, слепит глаза. Даже сквозь подметки раскаленная земля обжигает ноги; в ушах звенит от треска выгоревших колосьев. Дорога кажется бесконечной. Я сказал об этом Тунге. Он добродушно засмеялся:

— Изнежился ты, парень… Отвык…

Солнце пошло уже не убыль, когда, наконец, мы пришли к Каменному кургану. У подножья его простиралось огромное поле пшеницы, выгоревшей добела. На нижнем участке поля работали четыре самоходных комбайна. Они походили на корабли, которые, словно заколдованные, плыли по неподвижному морю. Солнце еще припекало. Зацепившись за небо, оно изрыгало белый огонь. Тунга остановился и снял соломенную шляпу. Прядь седых волос упала на лоб. Он будто не замечал палящего зноя. Сосредоточенно глядя на поле, он словно пытался охватить его взглядом, приласкать каждый колосок. В ямочке на подбородке все еще блестела капелька пота, а в глазах его отражался свет от поля, губы беззвучно шевелились. Тунга будто шептал молитву. Возможно, в эту минуту в нем заговорил инстинкт его прапрадеда, который действительно всегда молился при виде пшеничного поля. Комбайны шли по кругу на нижнем участке, их гул, приглушенный и сердитый, долетал из-под раскаленной крыши неба. Подбадриваемый первым порывом долетевшего ветра. Тунга зашагал по полю к комбайнам. Постепенно он все глубже и глубже погружался в пшеничное море. Вот уже исчезла спина, плечи, лишь соломенная шляпа плыла по поверхности…

Мы вернулись в село после захода солнца. Небо напоминало остывающую жесть, земля — стынущий хлеб. Колосья обмякли, опустились вниз. Наливалось зерно, спящее под чешуйками. Появились птицы, земля перестала обжигать сквозь подметки. Прозрачная капелька, задержавшаяся на подбородке у Тунги, исчезла.

Дом Тунги стоял посреди села. Совсем новый, еще не оштукатуренный снаружи, он смотрел широкими окнами на улицу. С головы до ног мы были покрыты пылью. Пройдя по вымощенной камнем тенистой дорожке, мы вошли в небольшой садик, где росло много цветов. Я хотел попрощаться, но Тунга не отпустил меня. «Ты никогда не был у меня, — сказал он, — пойдем, посмотришь на дочку, выпьем по рюмке ракии».

Мы вошли в комнату, где лежала больная девочка. У кровати сидели мать Тунги и его жена. Девочка лежала на спине. Она была похожа на своего отца — черноволосая, смуглолицая, с нежной ямочкой на подбородке. Из-за температуры она выглядела бледной. Увидев нас, девочка приподнялась в постели, глазенки у нее радостно заблестели, она протянула руки к Тунге и крикнула:

— Ты мне принес абрикоски?

Тунга, тоже протянув руки, поспешил к ней. Он присел на краешек кровати и прижал дочку к груди. Соломенная шляпа слетела у него с головы и покатилась по полу. Жена Тунги подняла ее. Тунга расцеловал девочку в обе щечки и спросил:

— Как себя чувствует папина доченька?

Не отвечая на вопрос, девочка снова спросила:

— Ты мне принес абрикоски?

— Раз я тебе обещал, — Тунга дернул девочку за носик и положил сумку себе на колени. Девочка села, с нетерпением поглядывая на отца. Раскрыв сумку. Тунга засунул в нее руку по локоть, и в тот же миг лицо его потемнело. С тревогой он взглянул сначала на меня, затем на жену и на мать. Девочка поняла, что что-то произошло, и нерешительно спросила снова: