Псалмы Ирода - [150]

— Город… — Он обкатывал это слово во рту, как будто это была конфета. — Ты в город не попадешь. Там внутри у них столько еды, что они могут жить вечно. Там есть места, где вообще нет ничего, кроме вкусной еды и отличной одежды, там волшебные сады, там не надо дробить камни, чтоб получить землю для семян. Черт, им даже почва не нужна — растения растут прямо в воздухе.

Его рот стал твердым. Двенадцать лет от силы, а уже глубокие морщины, как борозды, пролегли к углам губ.

— Но там нет детей. Это лучшее место в мире, и они хотят, чтобы оно оставалось таким, какое есть. Мы им не нужны, и они нам не помогут. Они помогают только взрослым, эти горожане. Только взрослым, у которых есть что-то, нужное городским. А у детей нет ничего, кроме ртов, которые хотят есть. Конечно, они придут сюда, придут и заставят нас сказать, откуда мы взялись, как называются хутора, с которых мы бежали. А потом увезут нас туда, раз мы были такими плохими и бежали, когда прежний альф…

— Дитя… — Бекка попробовала успокоить его лаской, но он отшатнулся от ее руки, как дикий котенок.

— Не смей так меня называть, женщина! Я тебе не ребенок! Я здешний альф. Я кормлю свой народ, я оберегаю своих женщин от опасности, как положено, а когда они подрастут и смогут рожать, у меня будут жены и дети, а когда придет мое время сойти, я просто уйду в пустыню, и тот, кто придет на мое место, никогда не убьет моих детей и никогда не заставит их бежать… никогда, никогда, никогда… — Ему не хватало воздуха, он трясся всем телом. В нем накопился тяжкий груз слез, но он скорее умер бы, чем проронил одну-единственную слезинку.

— Милый, милый, все хорошо, успокойся… не бойся, пожалуйста… — Бекка попыталась обнять мальчика так, как она утешала своих маленьких родичей, но это было все равно что ловить руками ветер или расчесывать пальцами воду. Его тощее тельце сразу оказалось вне досягаемости.

— Не смей меня так звать, женщина! — кричал он. И эхо, рождавшееся в куполе, швыряло его надтреснутый голос в десяток коридоров. — Помни свое настоящее место, иначе я проучу тебя как следует!

Его дикие выкрики были как железные гвозди, забиваемые в ее уши. Все эти угрозы для нее звучали лишь сотрясением воздуха; она могла переломить его пополам с помощью нескольких боевых приемов, которым ее обучила Марта Бабы Филы. Он не сделал ничего, чтобы помешать ей взять револьвер или одно из ружей и пристрелить его, как бешеную собаку, о которых она читала. Бекке даже показалось, что он с радостью принял бы спокойствие смерти.

Это был ребенок, рыдающий в глубинах Поминального холма, согбенный под грузом костей множества других мертвецов.

— Я прошу у тебя прощения, — сказала Бекка, склоняя голову. — Прости меня, пожалуйста. Ты здешний альф, а я согрешила, забыв свое место. Ты помог нам, ты дал нам пристанище, и мы отплатили бы тебе злом, если б не уважали твои желания. Богоматерь мне свидетель, я не скажу ни одной душе ни слова о вас, когда доберусь до города.

Мальчик мало-помалу смягчился, хотя потребовалось время, чтоб дикий огонь в его глазах угас окончательно.

— Ладно, — сказал он, с трудом выговаривая слова. — Все прошло. А раз ты не хочешь есть с нами, можешь идти.

Он свистнул одному из малышей, чтобы тот проводил Бекку назад в комнату Гилбера. Ребенок казался девочкой, но уверенности в этом не было. Единственным, что отличало малышку от других, была рубашка — окровавленная, покрытая уже чернеющими пятнами, с порванным воротником — часть дара Корпа детям, которых он не знал, но чью жизнь он поддержал так капитально. Мол гордился бы им.

Мрачные воспоминания оставили Бекку, когда путеводная нить привела ее в комнату Гилбера. Гилбер сидел, проверяя свое ружье. Увидев Бекку, он расплылся в улыбке.

— Ну и как наши ангелочки? — спросил он. С тех пор, как она рассказала ему о случившемся на равнине (разумеется, после того, как он пришел в себя настолько, что мог разговаривать), он так всегда называл детей.

Ей удалось изобразить слабую улыбку.

— Ангелочки… да ничего себе. К счастью, среди них больных мало.

— Одна из них явилась сюда, пока ты их там осматривала. Оставила ведерко чистой воды, которое тащила всю дорогу от ближайшего колодца!

Бекка прищелкнула языком:

— Слишком далеко, чтобы ребенку тащить сюда воду.

— Ну, эта девочка довольно большая, примерно в возрасте нашего хозяина. На костях мяса маловато, но сильная, жилистая и черная, как Царица Савская. Была бы красотка, если б кормилась регулярно… — Он даже не заметил, что этот разговор для Бекки неприятен. — Все они тут живут недавно.

— Откуда ты знаешь?

— Мне Вирги сказала.

— Ах, это и есть Вирги?

— Ага. Она, да и большая часть остальных из хутора Причастие. Ее отец был там главным всего лишь три месяца назад. Вирги говорит, он долго болел. Все в хуторе видели, что перемены близки, и знали, чего следует ждать…

— Чистки.

Гилбер бросил на нее острый взгляд.

— Я не стал бы это так называть, Бекка. Детей убивают, а твой народ говорит об этом так, будто речь идет об очистке зерна от мякины.

— Так это просто слово такое.

— Если об ужасах говорить столь легко, то потом самому становится проще творить еще большие жестокости.