Прозрение - [2]

Мы расположились на траве около своих же палаток. С. И. Мельников, как мы сразу убедились, схватывал суть вопроса, был немногословен. Он коротко рассказал об обстановке: противник продолжает стягивать войска, готовит новое крупное наступление. Прибывает пополнение и к нам: 11-я танковая бригада под командованием М. П. Яковлева, мотоброневые бригады и мотострелковый полк. Но японские силы все же превосходят наши более чем вдвое: у японцев железная дорога под боком, у нас - за 700 километров.

Начальник политотдела сообщил еще одну новость: корпус принял комдив Г. К. Жуков, прибывший из Белорусского военного округа.

Мы разъехались по частям. С докладами и лекциями приходилось выступать часто, по 2-3 раза в день, - и перед красноармейцами, и перед командирами, и перед политработниками. Особенно часто выступали на митингах в подразделениях, отправлявшихся на передовую. Настроение у личного состава было боевое, приподнятое - бойцы и командиры заверяли, что готовы выполнить любое боевое задание.

Недели через две С. И. Мельников вызвал меня к себе в политотдел. Как всегда сосредоточенный, он молча пожал руку, указал на стул и так же молча пододвинул мне листок бумаги. "Перебрасывают на новое место?" - мелькает мысль, но, знакомясь с текстом, понимаю: дело куда серьезнее. Телеграмма из политуправления РККА указывала на пассивность политотдела корпуса в идеологической борьбе с врагом и требовала "прекратить крохоборчество", широко развернуть политработу среди войск противника и населения оккупированной им Маньчжурии в целях морально-политического разложения его фронта и тыла.

Отрываю глаза от телеграммы, гляжу на Мельникова. Он все еще молчит. Потом говорит:

- Принято решение создать при политотделе корпуса специальную пропагандистскую группу вот для этого, - и движением руки он указывает на телеграмму. - Кроме вас в группу намечены полковой комиссар Соркин и старший политрук Леванов. Они сейчас подойдут...

Услышав знакомые фамилии, я понял, что выбор этот не случаен. Каждый из нас - при том общем, что нас объединяло (все мы имели высшее политическое образование, преподавали в военных академиях), - как бы дополнял другого: Соркин был историком, Леванов - философом, мне же довелось изучать и преподавать историю Коминтерна, знакомиться с опытом революционной пропаганды, в частности республиканской Испании среди солдат Франко...

- Когда начинать и какова материальная база? - интересуюсь я.

- Монгольские товарищи в Улан-Баторе выпускают обращение к баргутам{2}. Две листовки подготовили и мы, - говорит Мельников. - Однако специально мы этим делом не занимались. Пока у нас, - он разводит руками, нет ни переводчиков, ни технических средств. Все в Чите. Из Москвы ожидаем звуковещательный отряд для ведения устной агитации.

Мы размышляли вслух. Прежде всего, наверное, надо подготовить листовки и разъяснить японским солдатам, какие цели преследуют их военные действия, кому они нужны и кому выгодны. Разъяснить, что на войне наживаются капиталисты, солдаты же проливают кровь, а их" семьи разоряются. Это с одной стороны. С другой - надо рассказать об освободительных целях советско-монгольских войск, убедить японских солдат в бессмысленности их жертв, призвать к отказу воевать, к сдаче в советский плен, где им гарантирована жизнь, гуманное обхождение, питание и медицинская помощь.

- Все это не вызывает возражений, - подытожил Мельников. - Но вам предстоит подумать, как донести эти бесспорные истины до сознания японского солдата. Нужно знать, к кому обращаешься...

- Без помощи штаба и политотдела тут не обойтись.

- Вам поможем, - обещает Мельников. - Мы попросим товарищей из Читы прислать необходимую литературу, разведотдел ознакомит вас с имеющимися у него данными...

Тем временем в политотдел пришли И. М. Соркин и И. В. Леванов. Мельников ознакомил их с телеграммой начальника политуправления РККА, и мы продолжили разговор - теперь уже вчетвером. Выясняется, что японцы уже не раз сбрасывали листовки над нашими окопами. Главным образом, конечно, порнографические, но были и такие, в которых утверждалось, будто не японские, а советско-монгольские войска нарушили границу. Листовки призывали красноармейцев бросать оружие, переходить в Маньчжурию.

Телефонный звонок прерывает нашу беседу. На проводе комиссар корпуса М. С. Никишев. Узнав, о чем у нас идет разговор, он просит не расходиться.

- Этот вопрос только что обсуждался у командующего, - едва отбросив полог палатки, говорит комиссар. - Товарищ Жуков считает очень важным, особенно теперь, после поражения японцев у Баин-Цагана{3}, рассказать солдатам противника о могучей силе советско-монгольских войск, убедить японских солдат, сколь бессмысленно для них проливать кровь на чужой земле, предупредить о неизбежной их гибели, если будут продолжать свое неправое дело.

Никищев сделал паузу. Я пытаюсь рассмотреть его в неверном свете палатки. Коренастый, среднего роста, с волевым загорелым лицом, в петлицах по одному ромбу. Говорит он четко, убежденно, доверительно.

Бригадный комиссар предложил нам всесторонне продумать вопрос о "прямой классовой пропаганде", адресованной японским рабочим и крестьянам в солдатских шинелях, выдвинуть лозунги и призывы, соответствующие конкретной обстановке. Он напомнил известные слова В. И. Ленина: "Путем агитации и пропаганды мы отняли у Антанты ее собственные войска"{4}.