Прозрачная маска - [52]

Не могу похвастаться, что знаю их превосходно, но Берта многие годы прилагала усилия, чтобы восполнить пробел в моем образовании, и благодаря ее стараниям я вернул себе любовь к чтению и способность к изучению иностранных языков, которой удивил в свое время отца Челестино. Так что мой разрыв с Бертой при мысли о возможном ее участии в шпионской деятельности можно объяснить не столько патриотическими чувствами, сколько честолюбием. Я просто не допускал мысли о том, что я, такой-то и этакий-то, могу влипнуть в простенький уголовный роман. И придумал тест. Да, тест средней сложности, так как относил Берту к людям средних способностей. Может быть, по этой причине она очень деликатно обошла мои намеки и предоставила мне самому понять истину. Однажды вечером мы сидели с ней в ресторане «Эвридика» и слушали музыку. За соседним столиком оказался Румен Станков со своей маркировщицей. Смотрел я на них и спрашивал себя, кто в этой будущей семье — семья у меня почему-то ассоциируется с повозкой — будет тянуть повозку, а кто управлять ею. «Тот, за столом напротив, — сказал я, — похожий на судью по шахматам, специалист по урановым месторождениям. Молодой, но очень ранний». Берта спокойно выслушала мои слова и, не взглянув на Румена, ответила: «Если выбросит свой отвратительный пуловер и свою мадам. Она напоминает мне буфетчицу». Потом мы танцевали. Пробовал еще несколько раз затеять разговор в таком же роде, но она или зевала вместо ответа, или обнимала меня. Тогда я очень сомневался: «Все это камуфляж». И с еще большим вниманием следил за Бертой. Нарочно познакомил ее с Руменом, чтобы проверить, будет ли она спрашивать об уране, но оба они не проявили друг к другу никакого интереса, немного потанцевали для приличия и разошлись. Это вызвало у меня еще большие сомнения. А теперь я понимаю, что то была только ревность. Хотя никогда не смел признаться себе в том, что ревнив. Мне казалось, что настоящий мужчина может ревновать, если считает недостойной даму своего сердца. Тогда думал, что во всем мире достойнее мужчины, чем я, для Берты нет. Может быть, оттого, что она постоянно внушала мне эту мысль. Многие молодые люди просто посмеялись бы над такой любовью. Однако Берта на самом деле приезжала в Болгарию только ради меня. Может быть, и неудобно, но я скажу то, что говорила мне она: «Женщина может чувствовать себя хорошо только с одним мужчиной. Со всеми остальными ей или приятно или интересно, но за то, что я имею, должна благодарить бога, благодарить его за то, что ты есть. Я очень счастлива, что нашла тебя». И я был счастлив с Бертой. Поэтому страдал, когда она перестала приезжать. Может быть, заболела, а может, и что-то более страшное… Врагу не пожелаю того одиночества, которое переживаю. Вот уже четыре года живу одними ожиданиями. А ведь ничто так не томит сердце, как ожидание. Ходил к гадалкам. На мой вопрос, жива ли, отвечали: «Счастлива она, очень счастлива. А вот жива или нет, карты не показывают». Тогда я начал думать, как дожить до конца своих дней, и делал все, чтобы укоротить свою жизнь. Были моменты, когда меня начинала преследовать мысль о самоубийстве, Придумывал различные способы, чтобы не обезобразить себя. Совершенно не мог смотреть на обезображенных покойников. Однажды я даже отправился в Белый Яр, где был глубокий омут и водоворот, — хотелось проверить, сколько времени потребуется, чтобы добраться туда, и может ли человек за этот промежуток успокоиться. Однако туда я не дошел: по пути пригласили меня на одно торжество.

Торжество, после которого я должен был взывать, как Иов: «Зачем ты породила меня? Лучше бы умереть, не увидев света божьего. И не было бы меня. Прямо из утробы матери отнесли бы меня в могилу». В тот день я нашел своего сына. Должно быть, невыносимым стало одиночество, если признал сыном совсем незнакомого парня, и не только признал, а нашел в нем черты, подтверждающие мое отцовство. Парень не знал своего отца. Мать у него умерла рано, и он воспитывался в детском доме. Закончил архитектурный техникум, но после этого его не приняли в бригаду столяров, потому что он был слабенький и не мог отрабатывать поденную норму. Приехал в Бараки и стал шахтером. Затем по чьей-то рекомендации принял магазин, а через два года его магазин, как лучший по культуре обслуживания покупателей в округе, был премирован. Вот по этому случаю и состоялось торжество, на которое пригласили и меня, и я пошел, так как мне было все равно куда идти. К концу вечеринки парень так напился, что не мог отличить мужчину от женщины. Обнял меня и начал объясняться в любви. Он не говорил, а изливал душу. В его словах чувствовались нежность, обида и одиночество. Оба мы казались всеми отверженными. Когда гости действительно оставили нас одних, мне страшно захотелось обнять паренька, прижать его к груди и излить ему свою боль и одиночество. Но я в то время был уже немолод и совершенно трезв. Все говорят, что молодость романтична, а старость — скептична. У меня получилось наоборот. Парень мне рассказывал о маркировщице, о том, как он стеклом чистил паркет в ее комнате в общежитии, а когда, закончив работу, пошел купить бутылку вина и вернулся, застал у нее Румена Станкова, шлепающего по чистому паркету в своих грязных шахтерских сапогах. Он не подумал ничего плохого. Они втроем сели за стол, выпили вина. А когда подошло время расходиться, инженер снял свои грязные сапоги и завалился на постель девушки. Она приняла это как должное, намекнула, что парню пора уходить. И была готова целовать руки Станкова. Потом сказала: «Извини… пора спать, Румену рано вставать». Затем многие месяцы они, не скрывая своих близких отношений, появлялись у него на глазах. Думаю, что делали это не преднамеренно. Они просто его не замечали. Мне приходилось видеть их и втроем, и я всегда спрашивал себя, кто же из них двоих третий. Маркировщица, на мой взгляд, не обладала такими чарами, чтоб надолго задержать Румена. Ее прелестей хватило, только чтобы завлечь. На это способна каждая средняя женщина. А мой парень не мог не только удержать, но и увлечь ее. И тогда, когда я об этом думал и страдал вместе с сыном, я ненавидел маркировщицу, ненавидел и Румена. «Хорошо, — спрашивал я со злостью парня, — с чего ты взял, что она тебя любит?» — «Ну, она мне жалуется… спрашивает меня обо всем… Никто раньше не рассказывал о себе… никто не жаловался на свою жизнь, значит, никто не питал ко мне доверия… Думаю, что она ждала моей помощи. А разве может человек ждать помощи от чужого человека? Не может. Она казалась близкой». Мне хотелось кричать: «Это существо никогда в своей жизни не испытывало любви, если путает ее с состраданием, заинтересованностью или даже с корыстью!»