Прозрачная маска - [49]

Всю следующую зиму я провел на собраниях и заседаниях, на занятиях кружков и за разъяснением линии партии. Мне кажется, что я был в этом безупречен. Когда вспоминаю те годы, укоряю себя в сотрудничестве с народной властью. Тогда руководил кружком политического просвещения. В качестве кандидата на эту должность окончил в Софии трехмесячные курсы пропагандистов и агитаторов. Там я изучил законы марксистской политэкономии социализма. Показывал себя верным сталинистом, рассказывал кружковцам биографию вождя, разъяснял селянам суть проведенной в Советской России коллективизации (а рассказывал так, будто своими глазами видел) и, наконец, прочел отрывки из «Поднятой целины» М. Шолохова (это единственная русская книжка, которую я прочел за свою жизнь). Меня внимательно слушали, понимающе кивали и как будто соглашались, но потом расходились по домам и отказывались от трудовых кооперативов. А в понедельник партийный секретарь снова потел с телефонной трубкой в руке, выслушивая из околийского комитета партии угрозы о наложении партийного взыскания, в то время это называлось просто — исключение из партии.

Коллективизация не двигалась. Не помню, радовался ли я этому столкновению народа с властью, но знаю, что честно трудился над тем, чтобы придумать эффективные меры вовлечения селян в трудовые коллективные хозяйства: предвидел конечный результат.

Прежде всего собирали коммунистов и втолковывали им, что и как делать. Некоторые записывались, и лед, кажется, тронулся. В один из понедельников доложили о первом успехе — охвачено двенадцать процентов. Нас отругали, заявив, что, если к следующему понедельнику не будет пятидесяти процентов, нам несдобровать. Тогда собрали всех, кто имел детей, учащихся в гимназии. Пригрозили, что исключат из гимназии тех, чьи отцы саботируют политику партии. В то время стремление к науке было более искренним, чем теперь, и в университеты шли только те, кто в действительности имел влечение к знаниям. Эта угроза дала свои плоды — еще девять с небольшим процентов. И это за два дня. Ободренные, созвали всех, кто работал в сельском совете, кооперативе, школе, на почте и в других государственных учреждениях. Перед собравшимися поставили ультиматум: «Или записывайся, или подавай в отставку». Не многие решились на второе. Так процент охваченных коллективизацией увеличился еще на одну единицу. Но до пятидесяти было еще далеко, а дни недели летели, приближался очередной понедельник. Тогда заведующий библиотекой и секретарь молодежной организации — человек с воображением и юмором — предложил такое, что для сцены, может быть, было хорошо, а для жизни — просто смешно. «Давайте агитировать музыкой, — сказал он, — с музыкой записывать. Хватит призывов и угроз». В этот же вечер библиотекарская агитка и часть сельского оркестра отправились по улицам. Пошел и я. Останавливались у чьих-либо окон, которые казались нам наиболее подходящими, два горниста играли сигнал «Внимание», а из агитки раздавался голос: «Через трудовые коллективные хозяйства — к новой жизни» или «Трудовые коллективные хозяйства — путь к светлым вершинам коммунизма». Кричал и я до хрипоты. Позднее это было засчитано в мой актив, и за мной окончательно закрепилась характеристика беспартийного коммуниста. И так целую ночь мы ходили по селу, играла музыка, гремели усиленные через радиоустановку голоса, лаяли собаки, ревели дети, а окна оставались темными. Эта акция, хотя и нелепая, дала известный результат, думаю, что и без нее мы бы его добились. Люди медленно (по сравнению с требованиями и инструкциями) постигали идею коллективизации, а у нас не было времени ждать. Тогда возникла новая идея, которую я, несмотря на всю мою ненависть к новой власти, расценил как явно антипартийную и антигосударственную. Этой осенью на окраине села расположились бродячие музыканты известного Муто Баба. У них был кларнет, и часто по вечерам во рву, где они жгли костры, раздавалась музыка, бой барабана и звон бубна.

Однажды вечером я увидел, что Коно ведет четверых цыган и двух бродячих музыкантов, наряженных как павлины. Привел их в библиотеку, а когда стало совсем темно, по одному вывел на улицу.

На эту ночь мы намечали агитировать зажиточных крестьян. «Ведь если двое из них вступят в трудовое коллективное хозяйство, передав по сто декаров земли каждый, — думали мы, — это двести декаров — столько, сколько имели десять бедняков». Так у нас родилась идея направить все силы на завоевание середняка. К моему стыду или к чести, должен признать, что принимал активное участие в этих бесполезных «свадьбах», полностью отдавая им душу и сердце. То, что происходило в действительности, выглядело как сочинение клеветника. Я и пальцем не шевельнул, чтобы прибавить или убавить что-либо от действительности. Тогда разработал для себя новую позицию — не помогать добру и не мешать злу. Стоял в стороне и наблюдал. Но то, что пришлось наблюдать в ту ночь, вызвало во мне возмущение.

…Вышел я из бухгалтерии, взял с собой двоих из старейшин, и мы отправились следом за цыганами, Их группу возглавлял один деятель из библиотеки. Я еще подумал, что едва ли партийный секретарь или дядя Жельо знали об этой акции. А если бы знали, наверняка запретили бы. По крайней мере, мне так кажется сейчас.