Проза из периодических изданий. 15 писем к И.К. Мартыновскому-Опишне - [25]

ГЛАВА XI. Барон отлично осведомлен о том, что совершенно лишнее знать господину министру

Великолепные лошади остановились перед министерством. Великолепная шуба упала на руки курьера. Дверца лифта хлопнула. Покуривая душистую папироску, господин министр проследовал в свой кабинет.

Министр подписывал бумаги. Министр принимал посетителей. Министр пил шоколад с английским бисквитом. Это делал министр, но сердце министра — оно было таким же своевольным, как у всех людей. Оно не занималось государственными делами. И, равнодушное к шоколаду, если и разнилось от сердца Павлика Коржикова, то лишь тем, что выстукивало не дактиль (Со-фоч-ка, Со-фоч-ка), а хорей (Со-фи).

Но приличное лицеисту смешно наблюдать в господине управляющем министерством. Увы, влюбленный министр напоминает несколько поросенка и нисколько не розу.

Тррр… — звонит телефон, не служебный, а милый, частный, с длинным номером, лично его, Георгия Дмитриевича Барсова.

Этот номер знают и звонят по нему только друзья.

Со-фи, Со-фи.

Но в трубку закартавил голос барона.

Что такое сказал недобрый барон? Чему не верил или не хотел верить министр, повторяя:

— Неужели? Не может быть, барон, вы ошибаетесь.

Должно быть, не хотел верить, но верил, потому что пять минут спустя великолепные лошади уже подкатили к подъезду, и господин министр мрачнее тучи проследовал вниз. Он крикнул адрес Софочки.

Женское сердце устроено очень странно. Кажется, София Павловна не молоденькая институтка. Кажется, она знала, что Барсов каждую минуту может к ней приехать.

Она сама разрешила ему приезжать когда вздумается. Наконец, муж дома, тоже может ввалиться, прислуга…

Но что же сделать, если она сказала сейчас в телефон Павлику, что она его ждет. И она его ждала, ее сердце стучало не ямбом и не хореем, а просто как у женщины, которая думает, что она влюблена: быстро, быстро.

О, слишком звонкое биение сердец, бледность щек, сияющие глаза, о, сладость объятия, когда все дозволено, и полусвет струится сквозь шелковую занавесь.

Эти слова старинного поэта могли бы повторить и мы. Увы, как досадно прибавить к ним, что приказание впускать Барсова без доклада не было Софочкой отменено.

ГЛАВА XII. Заметка старательного репортера не попадает в печать

В редакции за грязным круглым столом, ожидая редактора, скучал Миланов.

Поэт Миланов.

Автор книги «Серебряная Труба».

Сотрудник журнала «Пигмалион».

Наконец (вспомните пятичасовой чай в первой главе), один из свиты нашей милой, нашей ветреной Софочки.

Редактор не являлся, поэт скучал.

Вошедший служитель аккуратно раскладывал на заваленном макулатурой столе репортерские гранки.

Покуривая, посвистывая, от нечего делать, Миланов занялся ими.

«Ограбление конторы»… «Скандал в кафе»…

— Ба!

Набранная жирным, оттеняющим важность происшествия шрифтом, одна из гранок гласила:

«Трагический случай в большом свете».

«…Госпожа П., супруга известного инженера, проживающая в собственном особняке на Набережной, вчера, около четырех часов дня, принимала гостя, одного из представителей нашей золотой молодежи, господина К. В пятом часу дня к особняку подъехала карета видного сановника господина Б. Господин Б., как обычно, без доклада прошел на половину госпожи П., откуда, по свидетельству прислуги, вскоре послышались громкие голоса, а затем выстрел. Выяснилось, что господин К, неудачно покушаясь на жизнь господина Б., произвел два выстрела. Затем, выбежав в соседнюю комнату, покончил с собой».

— Послушайте, Дмитрий Исидорович, — пожимая руку вошедшего редактора, воскликнул Миланов, — тут вот набрана грязная и пошлая ложь об одной из моих приятельниц.

Надев пенсне, тот посмотрел заметку.

— Вы уверены, что это ложь?

— Это грязь, это гадость!

— О, я не спорю о том, конечно, в таком виде заметку мы не пустим. Автор ее, знаете «Лорд Дерби», ха-ха, перевелся к нам из «Петербургской Газеты», ну, вот, его все на желтое и тянет. Но он дельный репортер.

— Я голову даю, что это небылица, или, во всяком случае, произошло совершенно не так.

— Хорошо-с, проверим.

Вошедший служитель доложил:

— Господин помощник пристава. И грузная фигура полицейского офицера в сером пальто и с портфелем подмышкой показалась в дверях.

— Здравствуйте, батенька, как живете-можете? А я к вам с секретным, — потрудитесь расписаться.

«Я, нижеподписавшийся, — было напечатано на четверке синеватой бумаги, — обязуюсь в редактируемой мною газете не сообщать никаких сведений, относящихся хотя бы косвенно к покушению на жизнь министра Барсова, произведенное воспитанником императорского лицея Коржиковым».

Зазвонил телефон. Чей-то громкий голос встревожено загудел в трубке.

Редактор сделал кислую гримасу.

— Знаю, знаю, опоздали, — прервал он говорившего. — Что? Нет, не репортер. Только что подписку выдал о неразглашении.

Похожее на стон, жалобное восклицание репортера раздалось в ответ. Увы, сенсационная заметка в 150 строк пропадала.

С насмешливо-равнодушным видом редактор повесил трубку и выразительно поглядел на Миланова.

Тот сконфуженно молчал.

— Ну я спешу, дела, дела, — громко прохрипел помощник пристава и, вместо того, чтобы уходить, грузно опустился в кресло, достал серебряный портсигар с декадентской девицей на крышке и закурил толстую папиросу.