Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги - [88]

Чтобы усилить яркость и остроту явленных картин, К. Леонтьев отступает от хронологической последовательности в изложении событий, существенно корректируя и оживляя рассказ о прошлом его живописанием. Способность повествователя увидеть прошедшее во всей полноте красок, цветов, оттенков и положений во многом определяет структуру произведения. В тексте оговаривается сам принцип свободной компоновки материала, напоминающий рядоположенность образов в живописном полотне: «Опять целый ряд живых, но бессвязных картин» (23); «Передо мной картинка» (24) и т. п. То есть в леонтьевском тексте мы обнаруживаем сходную с бунинской приоритетность пространственного языка[302]. Различия – в степени «доведенности». Безусловно, леонтьевский текст в этом отношении несколько «приглушен», он только пробует те новые элементы, которые затем будут так ярко и системно представлены «вершинным» произведением Бунина. Во многом благодаря этому достигается эффект интенсивного проживания прошлого, его непосредственного «вхождения» в настоящее героя: «…мне ясно виден воздушный образ небогатой невесты в белом платье с черной бархаткой на шее. <…> Еще виден мне, после, угол желтой комнаты, ряд стульев, молодая в розовом капоте на одном из них и Сережа в вицмундире, целующий ее руку» (41). Так писатель с почти фанатической обязательностью придает картинам, «явившимся» из прошлого, завершенность и совершенство формы.

Уже при самом первом знакомстве с текстом мы обнаруживаем принципиально новую для литературы этого периода установку на приоритетность эстетического критерия. Его структурообразующая роль для всего произведения обнаруживается и обеспечивается «двойным» способом – характером самого мироотношения героя, находящегося там, в прошлом, («неизящное, простое не соблазняло меня»), а также особым свойством памяти повествователя – эстетически преображающей прошлое, устремленной к достижению в самом процессе вспоминания художественных «результатов». Сознание, воспринимающее и переживающее мир эстетически, в эстетически состоявшихся формах, продолжает жить памятью повествователя, как бы «наращивая» свой эстетический и художественный потенциал. А явления, предметы, персонажи окружающей жизни тем самым предстают в книге как прошедшие строгий отбор, как «продукты» двойной эстетической оценки.

Двойной эстетический критерий придает произведению при всей его свободной композиции удивительную внутреннюю цельность, гармоничность, сюжетную и стилевую завершенность.

Главный герой «Подлипок» Владимир Ладнев эстетически и художественно одарен. Он обладает с самого раннего детства богатым воображением: «Воображение было у меня всегда необузданное» (39). Причем это воображение носит подчеркнуто формообразующий характер, оно устремлено к венчающей процесс форме. Так, будущее, о котором грезит мальчик, предстает в картинах, отмеченных определенностью общего плана и четкостью эстетически значимых деталей. Подобных картин в тексте предостаточно: «Я рисовал себе с блаженством, как я живу в губернском городе, как блистаю. <…> Передо мной театр губернский. <…> Смешанная прелесть красок, музыка, толпа везде, <…> больше всего занимало меня то, как я буду одет. На мне будет коричневая куртка или черная бархатная; волоса в кружок, но не по-русски, а так, как у пажей, молодых рыцарей и принцев. <…> Я видел даже, что я то лорнирую кого-то, то склоняюсь к кому-то в ложу и говорю игриво, и все смотрят на меня и снизу, и с боков, и сверху» (63–64).

Напряженность созерцания граничит с болью, и это есть прикосновение, приобщение к тайне красоты. Такую «боль от красоты» Ладнев испытывает, вглядываясь в окружающую природу. Проходящий через все повествование образ серебристого тополя становится для героя тем знаком проявленной красоты, которая таинственно и порой мучительно включается в нашу жизнь: «Большой тополь, который осенял верхние окна и балкон нашего небольшого, но красивого каменного флигеля, сводил меня с ума. Он и зимою был живописен, когда весь покрывался инеем и на сучьях его дремали галки, стряхивая с него серебристую пыль» (123); «Я обнял ее молча.

В эту минуту большой серебристый тополь, который стоит у нас в палисаднике перед балконом, зашевелился, зашумел вдруг как живой и смолк» (182).

«Эстетический фанатизм» в переживании мира проявляется у героя и в особом отношении к цвету. Нельзя сказать, что цветовая палитра художника здесь уж слишком богата и разнообразна. Напротив, в цветовом решении леонтьевский мир достаточно сдержан, приглушен. Больше всего цвета в первой части романа, что психологически точно передает особенную яркость и разноцветность первых детских впечатлений. Очевидны цветовые предпочтения, которые мы обнаруживаем на протяжении всего текста: «Вот розовый дом с дикими ставнями, осененный тремя елями» (19); «Я думал тогда о благорастворении голубого воздуха и тоже кланялся в землю» (23); «а в тени позднее, к середине лета, расцветает лиловый цвет кукушкиных слезок» (31); «Белые цветки были чуть подернуты розовым внутри и пахли слегка горьким миндалем, разливая и кругом этот запах на несколько шагов. <…> Я тотчас же вспомнил Пашу» (33); «