Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги - [71]
Оригинальный бунинский поворот в интерпретации вечной темы связан в том числе и с подчеркнутым стремлением показать, как можно остро, напряженно, до боли чувствовать женщину, как можно всепоглощающе переживать притягательность женского, стремиться постичь его тайну. Как признание самого автора воспринимаются слова героя из рассказа «Генрих»: «…Как люблю я… вас, вас, “жены человеческие, сеть прельщения человеком!” Эта “сеть” нечто поистине неизъяснимое, божественное и дьявольское, и когда я пишу об этом, пытаюсь выразить его, меня упрекают в бесстыдстве, в низких побуждениях» (9, 135).
В этом плане кульминационным произведением всего цикла, предельно конкретно представляющим феномен «телесности сознания», является рассказ «Начало», на мой взгляд, не совсем справедливо отнесенный А. Саакянц к изображающим «достаточно примитивные влечения и эмоции»[233]. В нем герой со всей силой навсегда вошедших в его жизнь подробностей, деталей, штрихов запечатлевает свою первую встречу с женщиной и женским.
Двенадцатилетний мальчик смотрит на спящую в купе попутчицу, остро ощущая ее присутствие рядом, открывая для себя и включая в собственный мир страшные в своей непостижимой притягательности составляющие женского облика: «…все глядел, глядел остановившимися глазами, с пересохшим ртом на эту мальчишески-женскую черную голову, на неподвижное лицо, <…> на темный пушок над полураскрытыми губами, совершенно мучительными в своей притягательности, уже постигал и поглощал все то непередаваемое, что есть в лежащем женском теле, <…> и с страшной яркостью все еще видел мысленно тот ни с чем не сравнимый женский нежный цвет» (9, 189). Его созерцание настолько пропитано и насыщено «чувственным элементом», что как бы снимается различие между внутренним и внешним, сознанием и телом, герой обретает свой первый опыт любви к женщине. Именно так он сам оценивает ту давнюю встречу, называя ее «началом». Финал закрепляет ощущение важности пережитого героем, в нем передана, с одной стороны, волнующая радость приобщения к тайне, а с другой – горькое сожаление об утраченном – теперь уже на всю жизнь – прежнем, милом неведении: «И я покорно <…> закачался по глубокой и беззвучной снежной дороге, <…> закрывая глаза и все еще млея от только что пережитого, смутно и горестно-сладко думая только о нем, а не о том прежнем, милом, что ждало меня дома» (9, 189).
Г. Гачев, пытаясь очертить в одной из своих работ типологию русского Эроса и используя главным образом материал классической литературы прошлого века, делится своими в целом очень верными наблюдениями: «В русской литературе в высшей степени развиты сублимированные, превращенные формы секса, где он выступает как Эрос сердца и духа»; «сквозь всю русскую литературу проходит высокая поэзия неосуществленной любви»; «любовная ситуация распластывается на просторы России, растягивается на путь-дорогу»; «чувственная страсть для русской женщины и для русского мужчины <…> не есть дар Божий, благо, ровное тепло, что обогревает жизнь, то сладостное естественное отправление прекрасного человеческого тела, что постоянно сопутствует зрелому бытию. <…> В России это – событие, не будни, но как раз стихийное бедствие, <…> после которого жить больше нельзя, а остается лишь омут, обрыв, откос, овраг»[234]. Далее он упоминает имя Бунина, соотнося его творчество именно с предложенной типологией.
Действительно, бунинская книга о любви своей философией во многом включена в такую традицию. Достаточно вспомнить, то обилие «дорог» и «просторов», на которые растягиваются сюжеты «Темных аллей», а также катастрофы разрывов любовных отношений в произведении и поэтизацию любви неосуществленной.
Однако следует отметить и другое. Усиливая организующую, ведущую роль в тексте мужского начала с одновременной его устремленностью к блаженству обретения целостности, в том числе и как «плоти единой», художник, во-первых, как бы заново «являет» Эрос в качестве великой силы соединения и единения, несмотря на все разрывы и расставания. Во-вторых, он не только, подобно В. Розанову, «восстанавливает в правах» плотское, телесное, существенно корректируя духовную традицию русской любви, но и стремится совершенно конкретно обозначить, открыть в любви тот феномен, когда Эрос начинает «уходить» в Дух, а Дух «уходит» в Эрос. Телесность, оригинально трактуемая им не как противоположность душевного, а как его продолжение и результат – это, безусловно, то новое, чем Бунин обогатил русскую литературу. Думается, можно применительно к его творчеству повторить те слова, которые Г. Гачев адресовал в своем сочинении исключительно французской литературе: «Здесь сбылась некая гармония между Эросом и Логосом»[235].
Наконец, в-третьих, энциклопедичность бунинской книги, на которую справедливо указывают исследователи, связана не столько с многообразием обрисованных в ней типов любви (этим знаменит в русской литературе гончаровский «Обрыв»), сколько, если можно так сказать, с широтой представленности женского в «мужском» мире. Отсюда расстановка персонажей в «Темных аллеях» – она противоположна той, которую Г. Гачев считает для русской литературы типической и метафорически называет «мужской артелью» рядом с героиней-женщиной
