Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги - [61]

Условность фактического времени, «выходы» героев во вневременное пространство обозначается и по-другому. Так, в рассказе «Холодная осень» это чисто текстовая «несоразмерность» в изложении главного эпизода и всей последующей жизни героини. В других новеллах герой, подобно Арсеньеву, демонстрирует способность не пересказывать, а видеть прошлое: «Она скоро заснула, он не спал, курил и мысленно смотрел в то лето (курсив наш. – Н. П.)» («Руся» (7, 47)); «Я очень ясно представил себе: сидят за чайным столом, смотрят, молчат, по-разному думают о своем мерзком положении. <…> За стеклами больших окон вечереющее небо и глянец, штиль моря, висят темнеющие ветви пальм» («Месть» (7, 234)).

Кроме того, эффект преодоления времени достигается, как и в других произведениях, использованием повторяющихся назывных конструкций, включенных в повествование «в настоящем времени»: «Ночная синяя чернота неба в тихо плывущих облаках, везде белых, а возле высокой луны голубых» («Смарагд» (7, 67)); «Тьма теплой августовской ночи, еле видны тусклые звезды, кое-где мерцающие в облачном небе. Мягкая, неслышная от глубокой пыли дорога в поле, по которой катится тележка» («Волки» (7, 69)); «Дачи в сосновых лесах под Москвой. Мелкое озеро, купальни возле топких берегов» («Кума» (7, 183)); «Летний жаркий день, в поле, за садом старой усадьбы, давно заброшенное кладбище <…> разругивающаяся кирпичная часовня. Дети из усадьбы <…> зоркими глазами заглядывают в узкое и длинное разбитое окно на уровне земли» («Часовня» (7, 252)) и др.

Историческая определенность изображаемого времени за некоторыми исключениями («Холодная осень», «Таня», «Чистый понедельник») также достаточно условна. Время на протяжении всей книги настойчиво представляется как время года и время суток. При этом трудно выявить «сезонные» авторские предпочтения: и осень, и весна, и зима, и лето присутствуют практически на равных в тексте «Темных аллей», каждый раз становясь не просто «фоном» происходящего, а по-новому собирая составляющие в единый и единственный образ мира, соединенный с человеческим переживанием: «В холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских дорог, залитой дождями и изрезанной многими черными колеями» (7, 7); «В июне, из имения матери, студент поехал к дяде и тете» (7, 58); «Зима наступила рано. После туманов завернул морозный северный ветер, сковал масляные колчи дорог, окаменил землю, сжег последнюю траву в саду и на дворе» (7, 99); «Стояла осенняя лунная ночь, пустая и одиноко прекрасная» (7, 93); «Тьма теплой августовской ночи» (7, 69); «Была весна. Иудея тонула в радостном солнечном блеске» (7, 253) и т. п.

Что касается времени суток, то здесь очевидно авторское пристрастие к «вечерним», «сумеречным» и «ночным» сюжетам: «Темно синела зимняя ночь за окнами» (7, 17); «Перед вечером, по дороге в Чернь» (7, 24); «И я пошел по мосту <…> в месячном свете июльской ночи» (7, 37); «В сумраке сказочно были видны ее черные глаза» (7, 50); «Перед вечером, когда пароход причалил там, где ей надо было сходить, она стояла возле него тихая» (7, 77); «Однажды, в сырой парижский вечер поздней осенью» (7, 110); «Я приехал поздно, <…> вбежал в темную прихожую» (7, 173); «Вечер в конце июня» (7, 183); «Поздним вечером шел в месячном свете» (7, 196); «В сумерки прошумел за окнами короткий майский дождь» (7, 211); «Вечер был мирный, солнечный» (7, 244); «Была июньская ночь, было полнолуние» (7, 258) и т. п.

Такой образ фактического времени, соединяющий в себе подчеркнутую повторяемость, закрепленность сюжетной ситуации «за определенными часами» с использованием картин «из разных времен года», траснформируется, по существу, в одну из важных характеристик пространства. С помощью этой характеристики пространство, например, обретает колорит и цвет, степень освещенности, температуру (тепло/холодно), другие качества и формы, которые могут быть интерпретированы как в реальном (создание национального колорита в пейзаже), так и в обобщенном, символическом ключе. Так, «вечер», «ночь», являясь в каждом случае в конкретности неповторимого, тем не менее объединяют все истории «Темных аллей» своей причастностью к тому, что в человеческой жизни связано, во-первых, с вступлением в сферу ночного, бессознательного, эротического («Ночью царит Эрос. Днем – свет. Логос и дух»[196]), а во-вторых, с началом либо прорыва к полноте личного бытия, либо порабощения безличной стихией пола. Вечер, по библейской традиции, начинает новый день: «И был вечер, и было утро…»

Можно сказать, что подобным образом организованное художественное время помогает увидеть разработанность именно пространственного языка книги, его связующую и концептуальную роль. Само название произведения имеет в основе своей яркий пространственный образ, задающий стратегию именно пространственного единства как единства смыслового и проблемно-тематического. И в данном случае не важно, что означает метафора, вынесенная в заголовок: «темные аллеи греха», как полагал философ И. Ильин[197], или указание на «высшие, прекраснейшие моменты человеческой жизни»