Провинциализируя Европу - [86]
В-третьих, «адда» означала для Чаудхури отсутствие контролируемой социальности, которой, по его мнению, может достичь только человек с развитым чувством индивидуальности. У жителей Калькутты была «адда», потому что у них «было очень мало» того, что Чаудхури понимает под термином «общественная жизнь»: «Никаких послеполуденных или вечерних приемов, званых обедов, домашних ужинов, никаких танцев – ничего, что оживляло бы их существование». И наконец, «адда», согласно Чаудхури, враждебна буржуазному чувству дома. «Мощный стадный инстинкт жителей Калькутты практически убил семейную жизнь. У них нет такого обычая, чтобы мужчина вечерами сидел со своей женой и детьми. Едва ли возможно застать их дома в любой момент, подходящий для телефонного звонка, потому что день их делится на три больших выхода – утренние блуждания в поисках ненавязчивой болтовни, дневное пребывание в конторе и систематическое пребывание в компании по вечерам». Очевидно, что Чаудхури высоко ценит и не находит в жизни своих современников в Калькутте знаменитой триады буржуазного стиля жизни дом – работа – отдых, с помощью которой многие учебники по социологии и пытаются описать модерность. Тексты Чаудхури напоминают нам, что такая триада была как минимум объектом желания, если не практики, в жизни модерной Бенгалии. Критика Чаудхури не экзогенна, он видит картину изнутри.
В тот же период, в 1950-е годы, когда Чаудхури опубликовал свое разоблачение «адды», Буддхадев Бозе написал эссе на эту же тему. Едва ли можно представить себе два более противоположных по тону текста. Два первых абзаца статьи Бозе достойны цитирования целиком, хотя бы для того, чтобы зафиксировать тонкую природу привязанности, которую испытывали многие бенгальские интеллектуалы в отношении института «адды»:
Я не пандит, я не знаю этимологии этого слова. На слух оно не санскритское, [а] мусульманское. Если мы его хиндизируем и назовем «сабха», оно потеряет всё. Если англизируем и назовем party, мы убьем его дух. [Подходящая] одежда для встреч – хаки или «хади» [грубый, спряденный вручную хлопок], тогда как одежда для party должна быть легкой и отглаженной, а для «сабхи» – белой, нарядной, неудобной. Не знаю, существуют ли еще французские салоны, но их описания предполагают определенную степень изощренности, что не вполне подходит. Имеет ли «адда» точный синоним в каком-нибудь другом языке мира? Даже не будучи лингвистом, я могу сказать: нет. Потому что ни в одной другой стране мира не будет духа «адды», правильной атмосферы. Люди в других странах произносят речи, бросают шутки, предлагают аргументы, веселятся всю ночь, но они не занимаются «аддой». <…> Что делать в клубе тем, у кого есть «адда»?
Бозе в своем тексте отчетливо говорит, что «они» в его описании – это исключительно бенгальцы. Он идет дальше и подобно Нрипенде Кришне Чаттопадхаю, которого я уже цитировал, буквально натурализует саму эту практику, видя в ней отражение мягкой аллювиальной почвы Бенгалии:
«Адда» – это всеиндийское явление, но только на влажной, мягкой почве Бенгалии она может достичь своего наиполнейшего выражения. Подобно тому, как наш климат взращивает поэзию, так же он и помогает «адде» сохранять свою силу. Поздние вечера «чайтры»[502], наполненные шелестом дождя послеполуденные часы «сравана»[503], умытые луной осенние ночи, приятные, яркие зимние утра – все они оглашаются звонким колоколом «адды»; одни его слышат, другие – нет. В странах с крайне жарким или холодным климатом дух «адды» неизбежно обречен на увядание. <…> Мое сердце трепещет, когда я должен идти на «сабху», я убегаю прочь при упоминании party, но «адда»? Я не могу жить без нее. <…> Поэтому я не могу быть только ее поклонником, я должен быть ее служителем и проповедовать ее славу.[504]
Сознательно лиричный панегирик духу «адды», созданный на противоположном по отношению к Чаудхури полюсе чувствования, – сравнительно редкое явление. В конце концов, есть и другие бенгальские слова – «гултани» или «гьяджано», – которые обыкновенно означают «бессмысленную болтовню». Они предполагают наличие критического отношения к «адде», не относящегося к модерному капиталистически-колониальному сюжету «ленивого туземца». Вполне возможно, что характерный для среднего класса упор на дисциплину, преобладающий с колониальных времен, основывается не только на викторианском понятии лени, но и на существовавших ранее представлениях о том, что такое «работа» и «праздность». Как бы то ни было, даже такие убежденные адепты «адды», как Сунитикумар Чаттопадхай и Буддхадев Бозе, упоминают, что слово «адда» никогда не было популярным среди «опекунов и родителей», которые, вероятно, связывали его как минимум с пренебрежением своими обязанностями, если не с пустой тратой времени[505]. В то же время существует достаточно оснований предполагать, что в рамках бенгальской модерности «адда» предоставляла многим людям место для самовыражения, создания определенного стиля жизни в глазах других. Успех в «адде» имел также свою культурную ценность. Знаменитого бенгальского физика Сатьендру Ната Бозе (одного из авторов статистики Бозе – Эйнштейна) современники часто уважительно называли «аддар раджа» – «король „адды“». А писателя Сайеда Муджтабу Али, который и в речи, и в текстах часто использовал стиль популярного на «адде» рассказчика, почитатели наградили шутливым титулом «адда-чакрабарти», или «император „адды“»
