Провинциализируя Европу - [65]

.

Мы упустим всё богатство мысли Бонкимчондро, если увидим в этом тексте всего лишь повторное изобретение противопоставления между природой и культурой в европейской социологии, в котором женщину помещают в сферу природы. Бонкимчондро действительно проводит различение между внешней и внутренней природой – «бахихпракрити» и «антах-пракрити». Но слово «пракрити» у Бонкимчондро всегда резонирует в двух отдельных регистрах, симптоматичных для процессов культурной трансляции, которые сопровождали модерность в колониальной Бенгалии. Категория пракрити у Бонкимчондро становится посредником между модерным научным пониманием природы как собрания инертных тел, двигающихся согласно слепым, неосознанным физическим законам, и древним тантрическим пониманием «пракрити» как формы сознания, женской силы, одушевляющей мир, творящей его в сотрудничестве с «пурушей», мужчиной или мужской силой, искушающей мужчину жизнью и смертью[339].

Проблема внешней красоты («руп») постепенно отмирает в творчестве Тагора и Шоротчондро. В «Песчинке» нет никакой «любви глазами». Физическая красота, как мы видели, остается частью космологии Бонкимчондро. Он предостерегает от ее воздействия на ум именно потому, что считает ее по-настоящему мощной силой. Тагор же, в свою очередь, не оставляет нам никаких сомнений в том, что его героиня Бинодини – это новая женщина, наделенная внутренним миром и субъектностью. Как бы ни была она физически привлекательна, Бинодини – это продукт нового образования и Просвещения. В отличие от повестей Бонкимчондро, в «Песчинке» не изображается разум, силящийся различить любовь, рожденную от «руп», и любовь, рожденную от «способности ума». Словно бы в ответ на идею Бонкимчондро, будто любовь или привязанность могут быть вызваны неспособностью глаза человека сопротивляться влиянию физической красоты, Тагор саркастически вопрошает устами Бинодини: «Почему всевышний дал мужчинам глаза, но лишил их проницательности?»[340]. Подчиняя зрение проницательности (sight to insight), Тагор смещает драму чувств из пространства внешнего, физиологического, в пространство внутреннего мира субъекта.

Понятие «чистота» – «пабитрата» – возникает в бенгальской литературе как набор техник внутренней работы, с помощью которых человек может сделать свои самые сокровенные эмоции (например, любовь) «чистыми» и тем самым помочь им стать сильнее любой реалии, внешней по отношению к внутреннему миру субъекта – телу, интересам, социальным условностям и предрассудкам. Невозможно отрицать вклад, который это понятие внесло в одухотворение опыта индивидуальности. Оно довело статус аффекта до предельной автономии и придало субъекту мощное ощущение решимости. Ведь обретение качества «пабитрата» не обошлось без решительной борьбы с чувствами, связывавшими человека с внешним миром. «Пабитрата» также придала этой борьбе индивидуальные и духовные характеристики. Тагору удалось в своих произведениях создать исключительно сильные персонажи вдов, чья борьба против социальной несправедливости получила ореол духовной бдительности. В «Песчинке» примером может служить персонаж по имени Аннапурна, тётя Аши, которая, как и «традиционная» вдова, решает поселиться в священном городе Бенаресе. Она – пожилой человек и остается вне круга молодежных романтических историй повести. Но ее беседы с Ашей не оставляют сомнений, что личность Аннапурны – ее собственная и ничья больше. Твердая решимость сохранить свое сокровенное «я» в чистоте сочетается с тихим, но гордым пренебрежением социальными конвенциями:

– Тетя, ты вспоминаешь своего мужа? – спросила однажды Аша.

– Мне было одиннадцать лет, когда я овдовела, – ответила Аннапурна. – Я смутно помню его.

– О ком же ты все время думаешь?

Аннапурна слегка улыбнулась.

– О всевышнем, мой муж слился с ним.

– Ты счастлива?

Аннапурна ласково погладила по голове племянницу.

– Разве ты сможешь понять, дитя, что таю я в своем сердце? Это знает лишь оно само да Тот, о ком все мои думы.

<…> И тетка твоя в былые годы вела свои счеты с миром. Тогда я, как и ты, считала, что тот, о ком я забочусь, кому поклоняюсь, должен чувствовать себя счастливым. Почему он не милостив ко мне? <…> Но постепенно я поняла, что напрасно жду этого. И пришел день, когда у меня не осталось сил терпеть. Мне показалось, будто все, что я делаю, лишено смысла. В тот день я решила уйти из мира. Теперь же, оглядываясь назад, я вижу, что мои усилия не пропали даром. <…> Знай я тогда, что, выполняя свой долг перед семьей, я служу всевышнему и что, посвящая себя ему, я тем самым отдаю свое сердце миру, никто не мог бы причинить мне горя! <…> Вот тебе мой совет. Какие бы испытания ни выпали на твою долю, держись веры и неуклонно выполняй свой долг. И пусть твое чувство «дхармы» [правильного действия] останется непоколебимым.[341]

Творивший позднее Шоротчондро Чоттопаддхай исповедовал взгляды, близкие Тагору. Подобно тому, как Тагор преобразовал проблему (мужского) «глаза» (sight) в «проницательность» Саратчандра вытесняет столь значимую для Бонкимчондро проблематику красоты («руп»), чтобы ввести идею «пракрито руп» – истинной, или действительной, красоты. Она отсылала к внутреннему миру человека, более красивому, чем внешняя красота или внешний вид. С гневом вспоминая отношение окружающих к своей знакомой из детства, молодой вдове, которая буквально в одну ночь полностью потеряла свое положение в обществе из-за того, что в ее спальне застали мужчину, Шоротчондро писал в 1932 году: