Провинциализируя Европу - [54]
Однажды, в период масштабных изысканий в области ирландского фольклора в сельской глуши Коннемары, Уильям Батлер Йейтс нашел сокровище. Сокровищем этим оказалась некая миссис Коннолли, обладательница самого роскошного запаса историй об эльфах, который когда-либо встречал У. Б. Он просидел с ней с рассвета до темноты в ее небольшом домике, слушая и записывая ее истории, присказки и предания. Когда спустились сумерки и наступило время идти домой, он поднялся, все еще завороженный всем услышанным. Миссис Коннолли стояла в дверях. Он дошел до ворот, повернулся и тихо сказал: «Еще один вопрос, миссис Коннолли, если можно. А вы верите в эльфов?». Миссис Коннолли встряхнула головой и рассмеялась. «Нет, конечно, мистер Йейтс, совсем не верю». У. Б. замер, повернулся и ссутулившись пошел по тропинке. А затем, уже на тропинке, его снова настиг голос миссис Коннолли: «Но они существуют, мистер Йейтс, они существуют.[281]
Миссис Коннолли хорошо знала то, что часто забывают обществоведы – боги и духи не зависят от веры человека в их существование; их присутствием мы обязаны нашим практикам[282]. Они принадлежат к различным способам бытия, с помощью которого мы делаем настоящее множественным. Именно нестыковки в настоящем позволяют нам быть с ними рядом. Эти другие способы бытия не чужды вопросов власти или справедливости, но эти вопросы задаются – в той мере, в какой модерные политические институты оставляют для них место, ибо они идут вразрез друг с другом, – на иных условиях, чем те, что заданы политическим модерном.
В заключение я хочу сказать, что то, что я называю многообразным прошлым субалтернов, и практика историзации не находятся в отношении взаимного исключения. На самом деле мы можем историзировать только потому, что у нас уже есть опыт, в котором настоящее становится не-современным самому себе. Именно тот факт, что средневековье или античность никогда полностью не исчезают, и позволяет историкам историзировать эти миры. Мы населяем фрагменты этих миров, даже когда называем себя модерными и секулярными. Только потому, что мы живем в узлах времени, мы и можем предпринять попытку распрямления, условно говоря, одной из частей узла (это один из возможных способов помыслить хронологию)[283].
Время помещает нас, если пользоваться выражением из моего родного языка, внутрь структуры «грантхи». Отсюда бенгальское слово «шомой-грантхи», где «шомой» значит «время», а «грантхи» отсылает к разного типа соединениям, от сложно устроенных костяшек на наших пальцах до колец на стволе бамбука. Благодаря этому мы можем установить два типа отношений с санталом. Во-первых, мы можем занять позицию модерного субъекта, для которого жизненный мир сантала – предмет исторического изучения и объяснения. Но мы также можем посмотреть на сантала как на того, кто открывает возможности наших собственных жизненных миров. Если мой тезис верен, то второй тип отношений предшествует первому. Именно он делает первый тип отношений возможным.
Множественное прошлое субалтернов тем самым действует как дополнение к множественному прошлому историка. Оно дополнительно в дерриданском смысле: оно позволяет истории как дисциплине быть такой, какая она есть, и в то же время помогает понять, где находятся ее пределы. Привлекая внимание к пределам историзации, субалтерное прошлое помогает нам дистанцироваться от деспотических инстинктов академической науки – идеи, что историзировать можно всё или что историзировать нужно всегда. Множественное прошлое субалтернов возвращает нам понимание того, что польза, которую приносит модерное историческое сознание, небезгранична. Некогда Гадамер хорошо сказал об этом при обсуждении философии Хайдеггера: «Исторический опыт, которым мы обладаем… лишь в небольшой степени охватывается тем, что мы называем историческим сознанием»[284]. Субалтерное прошлое напоминает нам, что именно отношение со-временности между не-модерным и модерным, общее и постоянное «сейчас». Оно выражает себя в исторической плоскости и одновременно имеет онтологический характер, позволяя историческому времени развертываться. Это онтологическое «сейчас» предшествует историческому разрыву между «там-и-тогда» и «здесь-и-сейчас», который исторические методы одновременно и предполагают, и устанавливают. В основе нашей способности историзировать лежит наша способность не делать этого. Мы обладаем точкой входа во времена богов и духов – времена, выглядящие совсем по-другому в сравнении с пустым, секулярным и гомогенным временем истории – благодаря тому, что эти времена не полностью нам чужды; начнем с того, что мы в этих мирах обитаем.
