Провинциализируя Европу - [56]
Способность заметить и описать страдание (даже если это твое собственное страдание) с позиции абстрактного, по необходимости бестелесного наблюдателя, служит отметкой момента рождения модерной личности, модерного «я». Это «я» должно в принципе поддаваться обобщению; иными словами, оно должно быть таким, чтобы указывать на позицию, которую мог бы занять любой человек после соответствующей подготовки. Если говорилось бы, например, что только конкретный тип личности – скажем, Будда или Христос, – способен замечать и сострадать другому, речь не шла бы об обобщенной субъектной позиции. Позиция Будды или Христа не достижима для каждого только лишь путем обучения или тренировки. Способность к симпатии[288] необходимо рассматривать как потенциальное свойство природы человека вообще, а не как уникальную черту отдельной личности. Подобная «естественная теория чувств», как мы увидим далее, была предложена философами эпохи Просвещения, в частности Дэвидом Юмом и Адамом Смитом.
Следует провести критическое различение между показным актом страдания и наблюдения или встречи со страдальцем. Изобразить страдание, чтобы вызвать симпатию или получить помощь – это очень древняя, существующая сегодня и, вероятно, универсальная практика. Искалеченные попрошайки средневековой Европы, городов современной Индии или США являются субъектами страдания, но они не бесплотные субъекты. Страдалец в данном случае присутствует во плоти, это всегда конкретная личность, конкретное «я», облеченное в то или иное тело. Точно так же симпатия, которую вы испытываете к конкретному страдальцу (будь то родственник или друг), не будет «модерной» в моем понимании. Позицию модерного субъекта занимает человек, который не является непосредственным страдальцем, но обладает способностью стать вторичным страдальцем через симпатию к обобщенному образу страдания и документирует это страдание с целью возможного общественного вмешательства. Другими словами, момент модерного наблюдения страдания – это некий момент признания себя в качестве части абстрактного, обобщенного человека. То есть конкретный человек, способный увидеть в себе обобщенного человека, словно бы признаёт тот же образ в конкретном страдальце, так что момент признания – это момент, когда обобщенный человек разделяется на две фигуры – страдальца и наблюдателя, которые формируют и признают друг друга. Однако в первые десятилетия XIX века утверждалось, что такого не могло случиться без помощи разума, поскольку привычка и обычай – без противодействия разума – могли притупить естественную способность человека к симпатии. Разум, то есть обучение навыкам рациональной аргументации, считался фактором, имеющим критическое значение для пробуждения в модерной личности способности видеть общее.
Нечто подобное такой естественной теории чувств сформулировали два наиболее значимых бенгальских социальных реформатора XIX века, бившихся над проблемой тяжелого положения вдов – Раммохан Рой (1772/4–1833)[289] и Ишвар Чандра Видьясагар (1820–1901). Рой сыграл важную роль в принятии закона о запрете обряда сати в 1829 году, а Видьясагар успешно выступал за наделение вдов правом повторно выходить замуж, которое было закреплено в итоге в законе о повторном замужестве индуистских вдов 1856 года. Эти законодательные интервенции также позволяют нам провести еще одно различие между страданием с точки зрения религии (например, буддизма) и страданием как предметом модерной общественной мысли. В религиозной мысли страдание экзистенциально. Оно следует тенью за человеком на протяжении всей его жизни. В общественной мысли страдание – это не экзистенциальная категория. Она специфична, а следовательно, открыта для вмешательства со стороны светских властей.
Хорошо известный трактат Раммохана Роя «Краткие заметки относительно современных посягательств на древнее право женщин» был одним из первых в модерной Индии письменных обоснований права женщин иметь собственность. Обсуждая право собственности, этот документ также задается вопросом о месте в человеческих отношениях таких чувств, как жестокость, огорчение, обида, мука и других. Обе линии рассуждений – о правах и о чувствах – переплетались с мыслями Роя, связывая проблемы собственности с темой чувств, и в обеих линиях страдание изображалось как историческая и подлежащая искоренению общественная проблема:
