Проверка слуха - [26]

И верится, что если грянет гром,

не отвернемся и подставим плечи,

оставив объясненья на потом…

Ну, а пока я жду… ещё не вечер…

* * *

Легко не лгать, когда не лгать легко,

легко быть смелым, если жизнь спокойна —

уныла, благонравна и пристойна,

как утренняя каша с молоком.

Но если вдруг — как на голову снег —

ночной звонок протяжный и тревожный:

«Мне плохо… Отворите, если можно…»

Ты скажешь: «Можно» — смелый человек?

* * *

Преследует сон, как явь:

иду по чужим следам,

а мне бы не вброд, а вплавь!

А мне по чужим — беда!

А мне бы уйти с тропы,

истоптанной сотней ног,

но сон, как ночной упырь

кружит над кольцом дорог…

Преследует явь, как сон:

дорогу ищу впотьмах,

кладу на поклон — поклон,

без следа сходя с ума

Где правда: в ночном бреду?

Во сне или наяву?

Дорога и там, и тут,

а как идти — не пойму…

* * *

Повальное каратэ,

засилие кулака,

и кажется, в тупике

нет средства от дурака,

таблетки от подлеца,

микстуры от глухоты…

Так что ж, не терять лица

и быть с кулаком на «ты»?

История войн и драк —

спрессованный мордобой…

Но стоит разжать кулак —

становится он рукой,

которую так легко

по-дружески протянуть…

Засилие кулаков

руки извращает суть.

Планета трещит по швам!

Спрошу без пустых бравад:

зачем же природой нам

подарена голова?..

* * *

Мой каждый шаг — находки и потери:

то лезу вверх, то вниз слетаю с круч.

А за спиной захлопывают двери

и в темноту выбрасывают ключ.

На каждый вдох, улыбку, каплю, строчку,

на час покоя, годы мятежа

мне просто жизнь оформила рассрочку,

в которой нет отмены платежа…

* * *

В разобщеньи под общей крышей —

автономность опасный зверь! —

отвыкаем друг друга слышать,

не считаем людских потерь.

Дом гудит, как весенний улей,

чудо века и сотен сот!

Не смыкаются наши судьбы,

параллелятся — вот и всё.

Не поможет ни суд, ни вече —

век диктует, какой там бунт!

Только жалко мне каждый вечер

мёртвой лодкой лететь на грунт,

чтоб тонуть в новостях экрана,

незаметно съедая ночь…

Там, за стенкой — живая рана,

но меня не зовет помочь.

Там за стенкой — живая радость,

но её не спешат делить…

Может, просто самой мне надо

постучаться и дверь открыть?..

* * *

Детство вниз скатилось по перилам,

ясный взгляд, прощальный взмах платка,

ласточкой весенней в небе взмыло

и осталось запахом цветка…

* * *

Какой мужчина! Ах, какой мужчина!

Он, без сомненья, знает в жизни толк:

сменил работу, женщину, машину

и вылетел на следующий виток!..

* * *

В венецианский канал

превратил мою улицу дождь

В мокрый веселый бал

я выхожу, как дож,

в сказочный карнавал,

в радуги перепляс!

Площадь — огромный зал,

капли танцуют вальс.

В лужу ступаю важно:

— Здравствуйте! Бона сера!

Вот мой корабль бумажный,

нету лишь гондольера,

это не страшно, право,

город — пера абрис…

Ливню кричу я «браво»!

Ливню кричу я «бис»!

Только бы дождик дожил —

ярким, цветным — не серым!

Буду сегодня дожем,

свитой и гондольером!

* * *

Чем пахнут дороги?

Бензиновым дымом,

клубящейся пылью,

оврагом полынным,

затерянной былью,

несбывшейся сказкой,

непрошеным словом,

оборванной лаской…

А, может быть, домом?

Порогом знакомым?

И мамой —

дыханьем её невесомым?..

…Любая на свете дорога —

к порогу и от порога…

* * *

Я падала больно, ревела, вставала,

колени и локти я в кровь разбивала,

а мама, лаская дрожащий комочек,

шептала: «Ходить ты научишься, дочка!»

Колени в порядке — шагаю, не трушу,

но вот спотыкаюсь и — вдребезги душу!..

Осколки в газетку смету осторожно,

свое пентамино сложить мне несложно:

вот место любви и надежды, вот — веры,

вот это — привычки, а это — манеры,

тут место забот и печалей, тут — жалость,

ну вот, посмотри, ещё много осталось!

Достоинство, гордость, к мещанству презренье,

а эти осколки — мои озаренья…

Вот тут потускнело, а там — потерялось,

я слезы не лью — ещё много осталось!

Жестокость и трусость — крупинки металла

(с асфальта ведь я всё подряд наметала!) —

и зависть, и подлость, и жадности крохи

ползут по душе, ищут места, как блохи.

Я им не позволю забраться поглубже,

я лучше опять раскрошу свою душу —

столкну с подоконника жестко и грубо,

а после возьму семикратную лупу,

промою осколки, чтоб каждую малость

сложить и сказать: «Ещё много осталось!»

* * *

Любое время исторично —

и час, и век, и день за днём…

Кому дано категорично

судить о времени своём?

Оно ещё расставит знаки,

оно ещё воздаст сполна

и, как обычно, после драки

на щит поднимет имена…

И мы забудем, что вторично

и похороним мелкость тщет…

Кому дано категорично

судить о времени вообще?

* * *

Сложите мечи, эрудиты!

Не хмурься, высокий Парнас!

Я буду и гнутой, и битой,

но после, потом, а сейчас

бегу бестолково, но резво,

не прячу дурацкий вопрос —

скорей, вполпьяна, а не трезво,

скорее, взахлёб, чем взасос!

Стучусь в неоткрытые двери,

люблю без насилья строку…

Стараюсь идти без истерик —

пока это всё, что могу.

* * *

Преждевременны итоги —

целы, в общем, кулаки,

не истоптаны дороги,

и не сбиты каблуки.

По асфальту, по мощёнке:

от «привета» до «пока» —

сколько будет непрощённых

слов, слетевших с языка?

Кто-то спросит: «Всё блажишь ты?»

Кто-то буркнет: «Лгунья, тать!»

Сколько будет непростивших?

Кто возьмётся подсчитать?

Где, когда сломаю ноги?

Чем побалует судьба?

Преждевременны итоги.

Не истоптана тропа…

* * *

Осень, хлябь, сбесившийся норд-вест

отжимает серую волну…

Узкий, будто скальпельный порез,