Противоречия - [70]

И часто стоял я в углу

И с братом когда расставляли

Солдатиков мы на полу,

В те годы любил убегать я

От бонны к соседке моей:

Там прыгал, рвал свои платья

И всласть целовался я с ней.

Была она дочерью прачки,

Но я был всегда демократ

И в "маму и папу" и в скачки

Играть с ней я очень был рад.

Нам встретиться было отрадно

Вчера, в ресторане. Она,

Одетая очень нарядно,

Пила очень много вина,

Но глазки так мило смеялись,

Так ножка была хороша,

Что, встретившись, мы не расстались

И зажили в душу душа.

Я всласть веселю мою даму,

Как дети, мы снова живем:

Играем мы в папу и маму

И ездим на скачки вдвоем.

«На нашей маленькой планете…»

На маленькой нашей планете

Я строил с женою вдвоем,

С серьезной и важною Нэтти

Прелестнейший карточный дом.

Ах, только не надо смеяться,

И мы, осторожные, с ней,

Мы выстроим целых двенадцать,

Двенадцать подряд этажей.

Мы были значительно-строги

За нашим рабочим столом:

Нам столько мечты и тревоги

Внушал этот карточный дом!

Я Нэтти цитировал Маха,

Чтоб дому дать верный размер,

А Нэтти без всякого страха

Брала свою тетю в пример.

О, как были трепетны руки!

Наш домик растет и растет…

Я Нэтти твердил о науке,

Начавши: «Еще Геродот…»

И в Критику Разума глядя,

Я Канта цитировал ей,

А Нэтти шептала, что дядя

Был даже и Канта умней.

И домик всё рос, усложнялся,

И делался очень большим…

Над ним уж никто не смеялся,

Никто не смеялся над ним.

Нам карта одна оставалась,

Но домик вдруг рухнул во прах,

И звездочка в небе смеялась

На наше внезапное «ах!».

«Сняв наложенный во время оно…»

Сняв наложенный во время оно

Пласт с пергамента, как грим,

Мы находим песни нежного Назона

Под апокрифом, нелепым и простым.

Я, мудрец, ценю бесстыдство грубой речи

И бездушие и преданность мечты,

Герб презрения на лбу, как на щите,

И массивные родэновские плечи.

Или вечный страх, бездарность и стыдливость

Тех, кого в застенок заперли дома,

Неуверенность движений и ума,

Взгляд потерянный и жалкую правдивость.

Я люблю вульгарнейшую песню.

Я люблю, люблю, когда он запоет,

Наш великий и распущенный народ,

Про Сибирь, про Порт-Артур, про Пресню…

Сняв наложенный во время оно

Пласт с пергамента, как грим,

Мы находим песни нежного Назона

Под апокрифом, нелепым и простым.

ПЕРЕВОДЫ

ШАРЛЬ БОДЛЕР (1821-1867)

ПЕЧАЛИ ЛУНЫ

Сегодня вечером в луне так много лени,

Как в спальне женщины, когда пред негой сна

Рассеянной рукой ласкает грудь она

И в комнате тепло, подушки, тишь и тени.

И отдается в тьме луна забвеньям странным

И умирает в снах, склонившись на атлас,

Блуждая медленно лучами томных глаз

По призракам ночей, белесым и туманным.

И если иногда она с небес устало

Уронит на землю слезинку из опала

С игрою радужной блестящего червонца,

То словит в руки дар ее тоски ленивой

Бессонный и больной поэт благочестивый

И в сердце сохранит от жгучих взоров солнца.

КОШКИ

Ученые, влюбленные, уже изведав

Период юности, в немолодые дни

Высоко чтут котов, и зябких, как они,

И так же, как они, спокойных домоседов.

Коты – поклонники и похоти и знанья

И любят тишину и ужас темноты,

И, если б не были столь гордыми коты,

Эреб их сделал бы гонцами мирозданья.

Коты заимствуют, мечтая, позы сна,

И удлиненные, и полные гордыни,

У сфинксов, грезящих в безбрежности пустыни;

Их шерсть магических и быстрых искр полна

И в их глазах, неясно, как зарницы,

Мерцают золота мистичные частицы.

30 июня 1915 СПб

ПОГРЕБЕНИЕ ПРОКЛЯТОГО ПОЭТА

Если ваш труп, мой поэт и философ,

В мраке тяжелом полночных глубин

И похоронит за свалкой отбросов

Добрый и набожный христианин, –

В час, когда чистые звезды устанут

И захотят свои очи смежить,

Ткать пауки над гробницею станут,

Будут гадюки детей выводить.

Будете слышать вы в тьме безысходной

Дикие возгласы ведьмы голодной,

Жалобный вой вереницы волков,

Шепот смеющихся и неопрятных,

Трепетных в похоти старцев развратных

И совещания черных воров.

НАДТРЕСНУТЫЙ КОЛОКОЛ

Зимою по ночам есть сладость и страданье,

Следя за трепетом в камине языков,

Внимать, как мед ленно встают воспоминанья

Под отдаленный звон больших колоколов.

На старой, на прямой и бодрой колокольне

Счастливый колокол в туман кидает крик,

Свой верующий крик, спокойный и довольный,

Как верный часовой, испытанный старик.

Но треснул колокол моей души, и звуки,

Которыми и он в часы глубокой скуки

Вдруг наполняет мрак, и холод, и туман, –

Напоминают хрип забытого когда-то

В кровавом озере, средь гор из тел, солдата,

Что издыхает там, в усилиях, от ран…

СПЛИН

Недобрый холод льет из урн потоком нищий

И недовольный всем брюзжащий плювиоз

На бледных жителей соседнего кладбища,

А на предместие – туман смертельных грез.

Худой, чесоточный, мой кот во мраке где-то

Всю ночь без отдыха скребет бока себе,

И зябнущий фантом, дух дряхлого поэта,

Печально жалуясь, блуждает по трубе.

Тоскует колокол; дрова в печи дискантом

Аккомпанируют простуженным курантам

И в кипе сальных карт, средь грязных королей

(Одной старухи дар, погибшей от водянки),

Болтает, хороня былой любви останки,

С зловещей дамой пик пустой валет червей.

Juin 1914 Вех

СПЛИН

Я – как король дождливейшей страны,

Бессильный, молодой и старый в то же время,

Что, презирая все забавы старины,

С собаками скучает, как со всеми.

Ничто не веселит жестокого больного –

Ни виселицы шест, ни сокол, ни народ,