Противоречия - [50]

Шрифт
Интервал

И было больно мне, что все они скользили,
Скрывались, шмыгали, сливались с темнотой…
И вдруг я увидал – недвижная застыла
Как будто женщина… далеко… на скамье…
Я ближе подошел. Да, женщина. Закрыла
Она платком лицо… Спала, казалось мне.
Я рядом сел и ждал: она не шелохнулась…
И стал меня страшить недвижный силуэт…
Что с ней случилося? Зачем она согнулась
К коленям головой? Она жива иль нет?
Быть может, это мать; она в глубоком горе;
Ребенок умер, сын, прелестное дитя;
Окаменевшая в отчаянном укоре,
Она не чувствует ни ночи, ни дождя.
Иль это нищая? Иль это… Или это…
Не умерла ль она на улице одна?!
Я с криком сжал плечо и руку силуэта…
И голову свою приподняла она.
Ужасно дряхлая, безбровая старуха,
Безжизненно-тупа, глядела в темноту,
Большими складками свисали щеки сухо,
Уж затемненные в густую желтизну.
Губами тонкими не мне она шептала
Необъяснимое… И побрела во тьму…
Согнувшись, медленно… И вот уже пропала…
Я плакал, я дрожал… не знаю почему…

IX. «А иногда в тиши, когда всё странно-строго…»

А иногда в тиши, когда всё странно-строго,
В душе, как призраки, медлительно растут
Догадка страшная и страшная тревога –
Все притворяются, что жизнь есть только труд?
Вглядитесь в них, в людей!
В них брезжит смутно, где-то,
Сиянье странных грез, невысказанных снов,
Есть поиски иль грусть какого-то ответа
На что-то, что лежит в подвалах их умов!
Мы лгать обречены! Но в серой мгле пороков,
Как лава под землей, как дремлющий экстаз,
Есть ожидание растерзанных пророков,
Застывших бледных лиц и молча страстных глаз.
Вдруг будет день – Канун. Мечта, что создавалась
Тысячелетьями, вдруг станет всем близка…
О, если бы она когда-нибудь прорвалась,
Пан-человечества бездонная тоска!
Начнется шепот губ по темным закоулкам
И будет всё расти, повсюду проникать
И станет наконец всеобщим, страшным, гулким,
Но где-то в глубине, не смея закричать…
Смятутся книжники, встрепещут лжи авгуры,
Появятся слова, слова, как меч, как суд,
Их скажет кто-нибудь, и все посмотрят хмуро
И сразу замолчат. Ведь все чего-то ждут.
Железный лязг замков заполнит ночь тревожно,
Угрюмо все начнут запоры починять;
Раздастся шум иль крик, все шепчут: это ложно!
Безумцы явятся.
Их будут убивать.
Все станут хитрыми, все будут сторониться,
Глядеть из-под бровей, грозить кому-то в высь,
И вот реченное от древних книг свершится –
Внезапный, острый вопль раздастся: Бог, явись!
Он будет диким, крик! Вберет он стоны «Хлеба»
И стоны «Истины» и будет страшно прост,
И он порвет, как холст, лазоревое небо,
Раздвинет облака и долетит до звезд…
И се в ответ ему, как медный глас страданий,
Ударят языки восторженных церквей,
Заговорят века печальных ожиданий,
Заплачут женщины и обоймут детей.
В прекрасных мантиях, с подъятыми крестами,
Герольды горожан на площадь созовут,
Пройдут процессии с зажженными свечами,
Первосвященники в их голове пойдут!
Там будут девушки в одеждах белоснежных,
Там дети будут петь старинные псалмы,
И гимны плачущих, и радостных, и нежных
Растрогают сердца привыкших к рабству тьмы.
Et erit Veritas.
Исчезнет мертвый, странный,
Прозрачный, страшный мир, который мой удел,
И встанет зрячее в безумии Осанны
Всё человечество, нашедшее предел!
Но этого… не будет никогда!..

СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ

«Есть редко такие мгновенья…»

Есть редко такие мгновенья,
Когда хорошо и светло.
К прошедшему нет сожаленья,
А в будущем нет воскресенья,
Но жалко – не знаю чего.
Прочту я святые страницы
Поэта какого-нибудь,
И вот поплывут вереницы,
Живые, прекрасные лица,
И что-то стесняет мне грудь…
И в лицах я вижу стремленья
Печальной, понятной души,
Но нет ни тоски, ни сомненья,
Всё стройно в ночные мгновенья
И славно, и грустно в тиши.
Да, грустно. Свеча догорает,
Шипя, потухает она…
В уме моем слабо мерцают,
Плывут, созидаются, тают
Обрывки какого-то сна…
И так хорошо, что на свете
Есть где-то еще красота,
Что шумны и веселы дети,
Что есть еще смелые эти,
Что любят и жаждут креста,
Что яркие любят одежды,
Что в полночь глядят на звезду…
Но полн я спокойной надежды,
И грустью туманятся вежды:
Себе ничего я не жду…
1904

«Ветер злобный мутил, волновал океан…»

Ветер злобный мутил, волновал океан…
Вал за валом на приступ бежал,
И, грозя берегам, свирепел ураган,
Разбивался грудью у скал…
Как фаланги в шеломах, блестящей броне,
Хищно мчались громады из вод
И бежали угрюмо и с шумом оне
На жестокую битву вперед.
Всё стремились туда, где сурово стоит
Из камней вековечных стена
И вокруг ее бешено пена кипит,
Завывает и стонет волна.
И летит, колыхаяся, пенистый ряд,
Полный мести зловещей, к скалам…
Вот удар… Грянул гром… и лишь брызги летят
К ясным, звездным, немым небесам.
Но бесстрашно вперед и на смену ему
Новый злобный и бешеный вал
Нес зеленую, плотную к скалам волну
И об камень ее разбивал.
И остатки волны, и крутясь, и шипя,
Подымая у берега муть,
Уходили опять, приходили кипя,
Били мертвую, твердую грудь.
Гей же, братья, ко мне! Все скорее в ряды!
Все в фаланги бесстрашных бойцов,
Мы пойдем умирать с смелым криком борьбы
Или свергнуть твердыни оков.
Братья, дружно вперед мы пойдем, как волна.
Мы, кипящие злобой святой,
И с скалами рабства пусть воюет она,
Как немолчный и грозный прибой!
Пусть у выступов скал мы погибнем в бою,

Рекомендуем почитать
Морозные узоры

Борис Садовской (1881-1952) — заметная фигура в истории литературы Серебряного века. До революции у него вышло 12 книг — поэзии, прозы, критических и полемических статей, исследовательских работ о русских поэтах. После 20-х гг. писательская судьба покрыта завесой. От расправы его уберегло забвение: никто не подозревал, что поэт жив.Настоящее издание включает в себя более 400 стихотворения, публикуются несобранные и неизданные стихи из частных архивов и дореволюционной периодики. Большой интерес представляют страницы биографии Садовского, впервые воссозданные на материале архива О.Г Шереметевой.В электронной версии дополнительно присутствуют стихотворения по непонятным причинам не вошедшие в  данное бумажное издание.


Нежнее неба

Николай Николаевич Минаев (1895–1967) – артист балета, политический преступник, виртуозный лирический поэт – за всю жизнь увидел напечатанными немногим более пятидесяти собственных стихотворений, что составляет меньше пяти процентов от чудом сохранившегося в архиве корпуса его текстов. Настоящая книга представляет читателю практически полный свод его лирики, снабженный подробными комментариями, где впервые – после десятилетий забвения – реконструируются эпизоды биографии самого Минаева и лиц из его ближайшего литературного окружения.Общая редакция, составление, подготовка текста, биографический очерк и комментарии: А.


Упрямый классик. Собрание стихотворений(1889–1934)

Дмитрий Петрович Шестаков (1869–1937) при жизни был известен как филолог-классик, переводчик и критик, хотя его первые поэтические опыты одобрил А. А. Фет. В книге с возможной полнотой собрано его оригинальное поэтическое наследие, включая наиболее значительную часть – стихотворения 1925–1934 гг., опубликованные лишь через много десятилетий после смерти автора. В основу издания легли материалы из РГБ и РГАЛИ. Около 200 стихотворений печатаются впервые.Составление и послесловие В. Э. Молодякова.


Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

В настоящее издание вошли все стихотворения Сигизмунда Доминиковича Кржижановского (1886–1950), хранящиеся в РГАЛИ. Несмотря на несовершенство некоторых произведений, они представляют самостоятельный интерес для читателя. Почти каждое содержит темы и образы, позже развернувшиеся в зрелых прозаических произведениях. К тому же на материале поэзии Кржижановского виден и его основной приём совмещения разнообразных, порой далековатых смыслов культуры. Перед нами не только первые попытки движения в литературе, но и свидетельства серьёзного духовного пути, пройденного автором в начальный, киевский период творчества.