Против течения. Десять лет в КГБ - [24]

Я решил обратиться к заместителю директора советского павильона с просьбой о разрешении вернуться в Москву. Этим заместителем был генерал КГБ Пашоликов — человек вспыльчивый и грубый. Одновременно я обратился с просьбой в Международный отдел и Советский комитет солидарности стран Азии и Африки. И получил разрешение. Так в июне 1970 года я наконец отделался от этого изматывающего и все же интересного задания и вернулся в Москву.

По возвращении из Японии мною все более овладевало чувство неудовлетворенности всем и вся. Я то и дело впадал в депрессию, чувствовал себя прямо-таки несчастным и без устали копался в себе. В результате этого самокопания мне пришлось признаться себе, что мне не нравится многое из того, что я вижу вокруг. И ясно, по-чему. Каждый день я имел дело с лицемерием. Я сам что ни день творил ложь, совершенствовался в ней — и ненавидел ее.

С каждым днем я становился все более циничным, все более сардонически относился к системе, на которую работал, и к методам, которыми эта система пользовалась. Я снова, словно робот, трудился над составлением речей, выступал как представитель Советского комитета солидарности стран Азии и Африки. Я редактировал речи, составленные для членов президиума Комитета, дабы удостовериться, что на очередной международной конференции или конгрессе будут произнесены подобающие случаю слова об американцах как поджигателях войны, империалистах и фашистах, развязавших войну во Вьетнаме, о преследовании негров в США и Южной Африке. Лицемерие протестов против преследования негров было разительным. Я знал, что в нашем советском городе Киеве убили несколько негров-студентов только потому, что они гуляли с белыми девушками — просто гуляли, болтали с ними и смеялись. Но моя работа состояла в том, чтобы осуждать Америку и Южную Африку, а не в том, чтобы выявлять недостатки советской действительности.

В январе 1971 года меня направили в Каир в качестве пресс-атташе при советской делегации на 4-й конференции Организации солидарности народов Африки и Азии. Я должен был общаться с местными журналистами и вести пропагандистскую работу. К тому времени все эти конференции стали для меня неразличимы, так что такого рода поездки уже не доставляли мне былого удовольствия. И эта конференция тоже не была исключением. Каждый день одно и то же: представители Международного отдела обрабатывали в коридорах делегатов стран Азии и Африки. Как обычно, случались столкновения между теми или иными африканскими группками „борцов за освобождение”.

Ближе к ночи устраивались вечеринки. Мы жили в шикарном отеле „Шератон” — пребывание в нем такого количества представителей разных стран стоило, вероятно, астрономические суммы, но все это оплачивалось Советским Союзом. А коль скоро не надо было расплачиваться из собственного кармана, все делегаты вели себя, как откровенные потребители, — толпились в барах, заказывали еду себе в номер и вообще не отказывали себе ни в одной гастрономической причуде. Да и не только гастрономической.

Давая иностранцам возможность всячески развлекаться, Советский Союз подкупал их, дабы они штемпелевали все выгодные Москве предложения и резолюции. Мне этот обычай претил. Зная, что такого рода чувства опасны, я искал какой-то выход. Но возможности мои были невелики. Я не мог сделать того, что, к примеру, мог бы сделать американец: оставить эту работу и найти что-то другое. Если бы я это сделал, в каждом отделе кадров мне стали бы задавать один и тот же вопрос: „Как это случилось, что вы по собственному желанию отказались от такой перспективной карьеры?" И у меня не нашлось бы приемлемого ответа на этот вопрос.

Но вот семь месяцев спустя после возвращения из Японии, подполковник КГБ Долудь, курировавший Советский комитет солидарности стран Азии и Африки, пригласил меня в кафе неподалеку от штаб-квартиры Комитета. Мы немного выпили, и я с удовольствием начал ощущать, как напряжение мало-помалу вытесняется винными парами. Подполковник был отличным собеседником, и, когда он предложил мне поужинать вместе с ним, я с готовностью согласился.

— Может, я суюсь не в свое дело, — сказал он не без некоторого колебания, когда ужин уже подходил к концу, — но вы, мне кажется… Как бы это сказать?.. Вы разочарованы кое-чем в Комитете солидарности. Не так ли?

В ответ я только пожал плечами. Помолчав, он продолжил:

— Я вас за это винить не могу. Я и сам вижу, что представляет из себя это учреждение — скукотища, бюрократия и дикая фальшь. Вам нужно нечто действительно достойное вас, работа для настоящего мужчины!

Долудь поднес стакан к глазам и принялся изучать его содержимое на свет, словно это был волшебный кристалл, способный дать ответ на поставленный им вопрос. Но вот он опять заговорил. Теперь голос его звучал куда более серьезно и деловито. Я тут же насторожился — это уже была не просто дружеская трепотня за стаканом вина.

— Левченко, я хочу быть откровенным с вами. Я работаю в Первом главном управлении и давно наблюдаю за вами. Мне кажется, что у вас есть данные для того, чтобы стать отличным офицером разведки. Я искренне считаю, что вы могли бы сделать поистине блестящую карьеру в КГБ.