Против течения. Десять лет в КГБ - [26]

В квартире японца нас ждал легкий ужин, который мы обильно сдобрили спиртным. Потом началась игра. До самого утра. Японец проиграл кучу денег — по советским понятиям. Когда мы с Владимиром вышли на улицу, он протянул мне часть выигрыша, сказав, что это вознаграждение за отличную работу. Я спросил, не обязаны ли мы сообщить об этих деньгах КГБ. „Пошли они к черту, — ответил он. — Мы провернули это дело и выиграли эти деньги. А им они все равно не нужны”.

Из участия в операции против тех двух японских дипломатов мне удалось выйти только чуть ли не два года спустя. КГБ так и не сумел завербовать их. С одним из них я встретился несколько лет спустя. Это было в памятный для меня день — в октябре 1979 года, когда меня в международном аэропорту Нарита допрашивали представители японских властей. И одним из тех, кто меня допрашивал, был работник японского министерства иностранных дел — мой старый приятель. Конечно, я не стал напоминать ему о приключениях в Москве — я не знал, доложил ли он о них своему начальству, и не хотел ставить его в неловкое положение. Допрашивая меня, он всего лишь выполнял свои обязанности. Для меня же, однако, видеть его в этом качестве было в некотором смысле облегчением — это свидетельствовало, что он благополучно выбрался из той тяжелой ситуации.

— Вы доказали, что вы отличный работник, — подвел итог Долудь — и, значит, вам, если хотите, открыта дорога в советскую разведку.

Вряд ли Долудь действительно был искренен со мной, но так или иначе я решил быть откровенным.

— Я презираю Второе главное управление, — выпалил я.

— Почему?

— Странный вопрос? Боже мой, да вы только вспомните о зверствах, которые КГБ чинил в сталинские времена? Да и сегодня — мне не нравятся их методы?

— Забудь ты про этих мудаков из Второго главного управления, — ответил он. — И не надо сравнивать их лавочку с работой в разведслужбе. Они это одно, а мы — совсем другое. Эти выродки будут горбатить тут, внутри страны, со всеми их гнусными стукачами и всеми этими мелкими мошенническими трюками, а ты станешь членом элиты, будешь офицером разведки. Только подумай, Станислав? Ты станешь работать за границей, на территории иностранных государств, добывая разведданные и вербуя агентуру. Это один из самых трудных способов служения нашему народу. К тому же он требует мужества. Это действительно мужская работа. Там тебя могут ранить, арестовать, объявить персоной нон грата — там вечная опасность. Разведчик должен быть сообразительным и стойким. Настоящим мужчиной?

— Против какой страны я буду работать? — спросил я.

— Гарантировать я ничего не могу, — ответил Долудь, — но ты ведь специалист по Японии. Ты знаешь язык и бывал там неоднократно. Вот туда, скорее всего, и поедешь.

Сотни тысяч, а может, и миллионы холуев и сатрапов — кто добровольно, а кто и нет — служат на благо культу КГБ. Но лишь малому числу советских граждан предлагается возможность стать действительным членом этой конгрегации — самого тайного ордена советской языческой религии. Я не мог не оценить все значение того факта, что меня допустили в эту святая святых советского государства.

— Подумай об этом, — сказал Долудь, когда мы прощались. — И через два-три дня зайди ко мне в кабинет — мы обсудим детали.

Мне хотелось верить, что, согласившись с предложением Долудя, я смогу приносить пользу своим соотечественникам, а, кроме того, это избавляло меня от тягомотины службы в Советском комитете солидарности стран Азии и Африки. Я старался тщательно обдумать это предложение, трезво взвесить все „за” и „против”, но едва я принимался размышлять, как в сознания всплывали, словно пузырьки в бокале шампанского, пьянящие мысли: я смогу жить в Японии! И все, что для этого надо сделать, — это сменить работу?

Через два дня я явился в кабинет Долудя и сказал, что принимаю его предложение. Он поздравил меня, а потом вручил несколько анкет, которые мне предстояло заполнить.

Я, вероятно, никогда не узнаю, воспринял ли Долудь мою моральную и духовную опустошенность как нечто, делающее меня уязвимым, или как всего лишь следствие моей амбициозности. На самом деле, это не имеет значения. Но что имеет значение, так это то, что едва он завел тот разговор, я уже понял, куда он клонит, — и ответ мой уже был предопределен, сознавал я это или нет. Так или иначе я заглотил наживку.

Глава четвертая ИГРА ПО ПРАВИЛАМ

Аутер Бэнкс, Северная Каролина

Тени становились все длиннее по мере того, как я брел по пляжу — прочь от рыбаков. Вскоре мне стало казаться, что все побережье Северной Каролины опустело — там были только морские птицы да я. Стайка куликов опустилась па песок, и я остановился понаблюдать за ними. Волна накатила на песок, и птицы заспешили прочь, подальше от морской пены, чтобы не замочиться. Но вот волна схлынула, и они бросились вдогонку, словно охотясь за морской пеной. И опять накатила волна — они отступили, она схлынула — они за ней… Отступление и погоня, отступление и погоня…

„Я знаю эту игру, — сказал я им. — Я играл в нее многие годы".

МОСКВА, 1971-1975

Прошло почти восемь месяцев прежде чем мне наконец велено было явиться на заседание специальной коллегии Первого главного управления, рассматривавшей вопрос о моем приеме в КГБ. Вопросы, которые задавали мне члены коллегии, оказались поразительно заурядными: о советской внешней политике и о марксизме-ленинизме. Я сообразил, почему эти вопросы столь элементарны: находившиеся в их распоряжении сведения обо мне были столь исчерпывающими, что они уже знали меня вдоль и поперек. Так что вызвали они меня лишь для того, чтобы убедиться в правильности своих выводов, а заодно составить обо мне личное впечатление. По окончании заседания я стал офицером КГБ.